Дмитрий Агалаков - Дар из глубины веков

А иначе зачем жить? Какой прок в таком существовании? Жрать, пить и получать удовольствия? Это неинтересно!

И русские беглецы, как и столетия назад, вновь искали свою правду.

Среди таких вот искателей и были евразийцы. Так они себя называли. В основу основ они ставили сильное государство: строгое, но справедливое. Такое государство, которым, увы, не оказалась Россия в переломный момент истории. В годины революций и гражданской войны. И потому она погибла. В сущности, евразийцы хотели повернуть время вспять, получить шанс и переиграть судьбу…

Идеалисты, наивные люди…

Тем не менее в клубы евразийцев приглашались идеологи движения, русские мыслители-эмигранты: Николай Трубецкой, Лев Карсавин, Георгий Флоровский и даже Николай Бердяев…

Один из таких клубов в Бельгии, в Брюсселе, возглавила княгиня Зинаида Алексеевна Шаховская. Собрание так и называлось «Русский клуб». Шаховская вела свою родословную от Рюрика. В 1920-м четырнадцатилетней девочкой бежала с родителями из Новороссийска в Константинополь. У нее будет ошеломляющее будущее! Поэтесса, писательница, общественный деятель, она проживет великую жизнь, станет кавалером ордена Почетного легиона и офицером ордена Искусств и Литературы, напишет знаменитую книгу о Набокове, совершит много важных дел. Но тогда, в 1927 году, ее блистательная жизнь только еще начиналась.

В ее клубе, где обсуждались идеи евразийства, приходили самые разные русские эмигранты, в том числе и белые офицеры. Одни ненавидели евразийство, другие поддерживали его. И спорили, спорили! Под шампанское и закуски и под фортепиано…

И вот, в один из таких вечеров сюда и пожаловал русский художник, ветеран Великой войны и гражданской, тридцатидевятилетний Федор Артурович Изенбек. Невысокий, сухощавый, подтянутый, с благородным лицом. Строгий видом. Когда-то он окончил Морской кадетский корпус, потом учился в Академии художеств. Практику как художник проходил в Париже. Путешествовал по миру, но был покорен мотивами Азии и воспел ее в сотнях полотен и рисунков. Он бы стал одним из самых ярких художников Серебряного века, если бы не Великая война, революция и гражданская война…

К Шаховской полковник Изенбек приходил не в первый раз. Федор Артурович мало говорил, больше слушал и вызывающе много пил. Впрочем, как и большинство белогвардейцев в изгнании.

– Россия – духовная наследница не Киевской Руси, а монгольской империи! – говорил в узком кругу оратор-евразиец князь Николай Трубецкой. – Русских и кочевников связывает особое миропонимание, основанное на идее героизма, личной преданности, духовной иерархии и вере в высшее предназначение! Эти ценности несовместимы с европейским мещанством и меркантилизмом! Евразийство образует обновленную антитезу загнивающему западничеству! Увы, господа, но революция, большевики и СССР содержат историческую правду, потому что они подсознательно реализуют евразийский проект сопротивления Западу в содружестве с азиатскими народами!

– Отчего бы вам, уважаемый князь, тогда в СССР не податься, а? – с бокалом в руке вступил в полемику Изенбек. – Чего ж вы на загнивающем западе обретаетесь? Вот товарищ Сталин вам обрадуется! Новый евразийский Чингисхан!

– Видите, – самодовольно кивнул князь, – и вы подсознательно только подтверждаете мои слова! Сталин – Чингисхан! СССР – евроазиатская империя! Чем же вы не довольны, месье Изенбек?

– А вот как я вас сейчас на дуэль вызову и убью, месье евразиец, – четко парировал полковник. – Вы ведь у нас с большевиками не воевали, кажется? А я – стрелок. Марковец. И перебил евразийской сволочи со звездами на околышах немало. Как тогда?

Оратор стушевался. Все примолкли. К Изенбеку незаметно подошла Шаховская.

– Федор Артурович, голубчик, – она сжала его локоть, – хватит уже пить. Ради меня, а? Или мой дом для вас будет закрыт.

– Простите, милая, Зинаида Алексеевна, – отвлекся он. – Простите. (Она уже уводила его в сторону.) Совсем не пить я вам не обещаю, но обещаю пить меньше…

Федор Изенбек вышел на балкон, вдохнул полной грудью ночной воздух. Позади него, на фоне света гостиной, осторожно вырос человек. Изенбек обернулся.

– Простите, что вот так подкрадываюсь, – мягко сказал тот. – Я слышал вашу речь. Все очень точно. Я о евразийцах из СССР. Моего отца замучила ЧК. Брата, царского офицера, убили большевики. Я тоже воевал у Деникина. Разрешите представиться: Юрий Петрович Миролюбов.

Изенбек кивнул. Представился.

– Вы разрешите? – спросил новый знакомый.

– Пожалуйста.

Миролюбов встал рядом. Они закурили.

– Сколько вам лет? – спросил Изенбек.

– Тридцать семь.

– Мы почти ровесники. Чем занимаетесь тут?

– Работаю в химической лаборатории Лувенского университета, подрабатываю на производстве.

– Интересно?

– Чрезвычайно, – усмехнулся Миролюбов. – А вы, как я понимаю, художник? Шаховская говорила о вас…

– Да, художник. Как вас занесло на это пепелище?

– Сюда, в Европу?

– Именно.

– Из России бежал в Египет, устроился в экспедицию в Центральную Африку, в болотах простыл, долго болел, привез артрит. А ведь еще и тридцати ее было! Теперь иногда мучаюсь суставами. Жил в Праге, теперь здесь…

– Ясно, – кивнул Изенбек.

– А чем зарабатываете вы? Пишите картины?

– Почти. Я много странствовал по Средней Азии, хорошо знаю орнаменталистику Персии. Работаю в пригороде Брюсселя на фабрике ковров. – Изенбек усмехнулся. – Они до сих пор удивляются, как я сочиняю эти рисунки! А они все рождаются и рождаются у меня внутри. Уже с полтысячи орнаментов выдумал для ковров. А для себя да, рисую…

– Как интересно, – искренне проговорил Миролюбов. – Я ведь тоже очень творческий человек, но мое творчество не разглядеть вот так сразу…

– И что же у вас за творчество? – спросил полковник. – Вы меня заинтриговали.

– Возможно, я вам расскажу, – кивнул его собеседник.

В эту ночь, уже под утро, они вышли от Шаховской вместе. Сырой осенней ночи уже коснулся близкий рассвет.

– Как странно складывается жизнь, – говорил Миролюбов. – Я только успел повзрослеть и полюбить все русское, ощутить русским себя самого, почувствовать предков… и вот – изгнанник!

– Вот невидаль какая, – жестко усмехнулся Изенбек. – Таких, как мы, сотни тысяч. Миллионы. Впрочем, простите, – кивнул он, заметив, что его фраза резанула собеседника, – у каждого своя история. Расскажите свою.

– Вам и впрямь будет интересно?

– Да.

Едва забрезжил рассвет. Они шагали по пустой брюссельской улице, вымощенной камнем, мимо уютных европейских домиков с высокими крышами. Два изгнанника, беглеца, два русских человека. Гулко раздавались их шаги над мостовой…