Кузьма Абрамов - Сын эрзянский

О корове горевал и Дмитрий. Когда-то еще им теперь удастся купить корову. А может быть, и совсем не удастся. Он встал до рассвета, привел в порядок розвальни, положив в них сена, накрыл его старым зипуном. Кто знает, сколько им придется задержаться на базаре. Продать корову куда сложнее, чем купить.

Марья вышла позвать его завтракать.

— Иди, поешь немного, там, на базаре, недосуг будет.

— И есть-то не хочется, — ответил Дмитрий, но все же пошел за женой в избу.

У крылечка он задержался, чтобы почистить с лаптей приставший навоз, и тут обратил внимание, что с улицы кто-то подошел к воротам. В темноте он не узнал, кто именно, и подождал.

Во двор вошел Охрем.

— На базар собираешься? — спросил он Дмитрия.

— На базар, — с трудом ответил тот.

— Давай зайдем в избу, потолкуем, может, не придется ехать, — сказал Охрем.

Дмитрий пропустил его вперед.

Навстречу им вышла Марья. Она на шестке разогревала вчерашние щи и огонь оставила, чтобы в избе было посветлее. Увидев Охрема, она спросила:

— Ты, знать, тоже собрался на базар?.. Дмитрий, тогда, может, мне не ехать с тобой, Охрем поможет?..

— Не спеши, Ивановна, — сказало Охрем. — На базар, вернее всего, никто не поедет. Не всегда весело ехать покупать. А продавать ехать — одни слезы.

Дмитрий ничего не понял из того, что говорил Охрем. Он сел за стол, ожидая, когда Марья подаст подогретые щи. Но Марья что-то медлила.

Охрем сел на переднюю лавку. Свет от огня на шестке падал на его лицо красными бликами.

— Вот что я скажу вам, об этом самом, как говорится, деле, — заговорил он несколько путанно. — Мы с Васеной все думали и рассуждали, как быть, к примеру, если взять ваше теперешнее положение. И все же надумали и решили сегодня утром. Дальше рассуждать было нельзя, сегодня базар. Так что у нас с Васеной есть немного денег, мы их копили на лошадь. На лошадь их еще не хватает, надо еще подкопить. А эти, накопленные, пока отдадим вам. Какая разница, где они будут лежать — у нас, в кубышке, или еще где, ведь вы их нам вернете... Васена сказала, что надобно вас выручить. Я и сам так думаю. Люди вы хорошие, за вами деньги не пропадут.

Дмитрий с Марьей молчали, озадаченные. Кто мог думать, что у Охрема есть такие деньги, и что он их может дать взаймы! Смущало и то: сумеют ли они быстро вернуть эти деньги Охрему, не подведут ли его?

— Вот, возьмите, — сказал Охрем, не дождавшись, когда они смогут хоть что-нибудь сказать, и положил на стол перед Дмитрием небольшой сверток в тряпке. — Все сполна здесь, сколько успели накопить... Не ездите на базар, не продавайте корову. Пусть Степа пьет молоко, а не кислый квас, сильнее будет. Мальчику нужно молоко...

Дмитрий долго откашливался, прежде чем вымолвить слово.

— Так-то оно так, Охрем, да ведь мы вскорости не сумеем тебе вернуть их. С годик тебе придется подождать. Подождешь? — спросил он напрямик.

Охрем махнул огромной жилистой рукой.

— А ты думаешь, что мы раньше этого срока сумеем накопить остальное? Где там! Когда сумеешь, тогда и отдашь... — Он тяжело вздохнул. — Хотел с тобой переселиться на новую землю, да раздумал. Если бы Васена родила мальчика, тогда обязательно бы переехал. А с девочками куда переедешь, чего там станешь делать.

— На новой земле и девушкам найдется занятие, заставишь корчевать кустарник. Там, сказывают, хорошо родится конопля. Прясть и ткать будут.

— Неужели правда?! — удивился Охрем.

— Знамо, правда.

— Тогда надо будет потолковать с Васеной. Она у меня баба ушлая. Когда в чем ее послушаюсь, сделаю по-ейному, обязательно выйдет в самый раз...

Когда Охрем ушел, Дмитрий с Марьей долго молчали. Дмитрий даже забыл проводить нежданного гостя. Его добрый поступок словно оглушил их. Давно погас огонь на шестке, успели остыть подогретые щи. К окнам медленно подступал рассвет. И когда в избе сделалось довольно светло, взгляд Марьи упал на сверток на столе. Она поднялась с лавки, подошла к столу, упала грудью на этот сверток и зарыдала так же, как вчера вечером рыдала, прижавшись к корове.

Дмитрий положил руку на дрожащие плечи жены:

— Не плачь... Зачем плакать теперь, когда все так хорошо обошлось... А я ведь, признаться, думал, что один на свете, как в дремучем лесу... Ан нет... не один. Теперь корову не продадим.

С полатей, свесившись поверх бруса, на родителей смотрел Степа. Он проснулся от рыданий матери и долго не мог понять, что происходит там, у стола, отчего плачет мать. И лишь когда отец сказал о корове, догадался, что это продолжается суматоха из-за той синенькой бумажки. Во всем виноват Мика Савкин. «Надо будет его проучить, чтобы в другой раз знал, чего пихать в рот, — думал Степа. — Если бы он не съел эту бумажку, то и мать бы не плакала сейчас, и отец так не горевал бы...» Степа все утро тоже был не в духе. Обычно он как только просыпался, первым делом разглядывал потолок. На потолочных досках много сучков. Если в них пристально всмотреться, можно разглядеть то лицо человека, то морду какого-нибудь животного или зверя. Степа очень любит их разглядывать. Иногда он даже поправляет, для этого у него припрятан гвоздь, который он летом нашел под сенями. Правда, гвоздь ржавый и немного изогнутый, но зато острый. Сегодня Степа не вынул его из-под подушки, не взглянул и на свои рисунки, и все из-за этой бумажки. «Проучу Мику», — думал Степа и решил никогда больше не показывать ему псалтырь.

Сегодня Степу долго не звали завтракать. Фиму мать тоже разбудила, когда стало уже совсем светло. С опозданием затопили печь. Степа слез с полатей и, вопреки обыкновению, сам без напоминаний умылся над лоханью. Фима у окна заплетала длинную косу и, улыбаясь, наблюдала за братцем.

По Баеву распространился слух, что в это лето начнется постройка церкви. Слух вскоре подтвердился. В субботний вечер Никита-квасник прошел с палкой под окнами, оповещая стариков, что завтра собирается сельский сход по поводу постройки церкви.

— Пойдут, кому надо, — равнодушно сказал Дмитрий, когда тот, стукнув по наличнику, объявил о сходке. — Наша церковь будет на новой земле.

Никита или не расслышал Дмитрия или, не придав значения сказанному, мотнул черной бородой и пошел дальше. Он очень любил вот так ходить по селу, созывать и распоряжаться. Совался и туда, где его не касалось. С ним предпочитали не связываться, ему не перечили. Человек он злопамятный, а к нему заезжало волостное начальство, бывал у него и становой пристав, если случится ему заглянуть в Баево.

— Будут здесь строить церковь, может, и дед Охон с Иважем сюда подадутся,— сказала Марья после того, как Никита-квасник отошел от окна.

— Знамо, подадутся, это дело ихнее, — проговорил Дмитрий.

Марья, помолчав, сказала с грустью: