Борис Островский - Лазарев

Но этот поступок мало характерен для туземцев Таити. Нахимов, например, отзывался о таитянах так: «Народ дикий, но очень добрый и ласковый; ходят совсем нагие. Мы у них на безделицы выменивали фрукты, кур и свиней».

На «Крейсере» скончался от чахотки один из лучших матросов Малахов. Лазарев приказал хоронить его как офицера. К назначенному времени на палубу вышли во главе с Лазаревым все офицеры в парадной форме. Оркестр заиграл похоронный марш. Под звуки «Вечной памяти» гроб был спущен в океан. «Прощай, Малахов, прощай, дорогой братец», «Вечная тебе память!» - так прощались матросы со своим товарищем. Вечером Завалишин записал в свой дневник: «Ничего не мажет быть торжественнее и грустнее похорон на корабле». Очень интересно для нас и другое сделанное им признание: «Случай этот (то есть смерть и погребение Малахова. - Б. О.) показал, как дружна была у нас команда, несмотря на самый разношерстный ее состав». Это случайно оброненное таким искренним и гуманным человеком, каков был Завалишин, замечание объясняет нам многое в событиях, происходивших на «Крейсере», прежде всего товарищеский дух матросов и их сплоченность.

Боцманом на «Крейсере» Лазарев назначил татарина Рахмета, на которого всегда мог положиться. Рахмет был удивительно тактичен и в то же время строг в обращении с командою. Большой любитель порядка, Рахмет особенно следил, чтобы между матросами не возникало никаких ссор и драк.

Как ни был предусмотрителен и опытен Лазарев, как ни наблюдал он за чистотой и порядком на корабле, одной возможности он все же не предвидел. На «Крейсере» расплодились крысы. Они грызли и портили решительно все: мешки, паруса, ящики с разными запасами, сапожный товар, не говоря уже о продовольствии. В довершение всего они прогрызли две бочки с ромом и стали прогрызать внутреннюю обшивку фрегата. Муки жажды гнали крыс на палубу, где матросы сотнями избивали их палками, канатами и чем попало. Для их поимки устраивали даже нечто вроде невода. И все же, несмотря на постоянную борьбу, крыс было такое множество, что положение становилось угрожающим.

Боцман Рахмет докладывал Лазареву:

- Жить нельзя от гадов, ваше высокородие. По ночам стали на койки залезать, матросов покусали… Выкурить бы их…

Придя на Ситху, моряки разгрузили фрегат до последнего ящика и каната, а сами переселились на берег. Затем стали окуривать корабль. На настил из кирпичей поставили чугунные котлы с морской капустой и каменным углем, после чего, тщательно закрыв все люки, под котлами развели огонь. Процедура эта продолжалась три недели. Она оказалась самой радикальной: все крысы погибли.

Мы забежали несколько вперед, не сказав, что на Ситху «Крейсер» пришел 3 сентября 1823 года. На Нахимова Русская Америка произвела самое тяжелое впечатление. С обычной для него лаконичностью Нахимов так передает свои впечатления: «Место очень дурное; климат нездоровый, жестокие ветры и дождь беспрестанны. Ничего нельзя почти достать, а ежели что и случится, то за самую дорогую цену. Свежей пищи нельзя иметь, кроме рыбы, да и то зимою очень мало. Зимовать тут очень дурно». Не жаловал Ситхи и Завалишин, он отзывался о ней как об одном из скучнейших мест на земном шаре.

На Ситхе наши моряки застали шлюп «Аполлон», которым командовал лейтенант С. П. Хрущев, даровитый моряк, впоследствии адмирал Черноморского флота. Их ожидали здесь и новости, приятные и неприятные. Вместо умершего Баранова пост правителя Российско-Американской компании занимал теперь капитан-лейтенант М. И. Муравьев. Он сообщил Лазареву, что во внешней политике русского правительства произошли некоторые изменения. Не имея никакого желания обострять отношений с Соединенными Штатами и Англией, оно пошло на уступки. Дело касалось территориальных вод, куда отныне беспрепятственно могут заходить корабли всех стран. Приход «Крейсера» и «Ладоги» для «защиты интересов русской колонии в Америке» несколько запоздал. Дело разрешилось мирным путем. Но пока, до прибытия на длительный срок шлюпа «Предприятие», «Крейсер» и «Ладога» должны были оставаться здесь.

Продовольственные запасы на «Крейсере» заметно поистощились, и Лазарев рассчитывал их пополнить. Всего больше моряки нуждались в муке и сухарях. Но на Ситхе мука также подходила к концу, и уделить фрегату нельзя было ни одного пуда. Капитан-лейтенант Муравьев предложил Лазареву до наступления зимы совершить рейс в Калифорнию и там закупить продовольствие.

14 ноября «Крейсер» и «Ладога» отправились в путь.

Едва успели корабли выйти из залива, как грянул шторм, на этот раз ледяной. Вахту нес Завалишин, рядом стоял Лазарев Ветер и грохот волн заглушали орудийные выстрелы с «Ладоги», сигналившей, что на корабле вихрем изорваны все прямые паруса. «Страшна была эта ночь, - вспоминает Завалишин. - Нас окачивало беспрерывно срываемыми ветром верхушками валов Снасти обмерзали, и рулевым стоило неимоверных усилий держать фрегат в должном направлении и не дать волне, ударив в бока, залиться по палубе, смыв с нее людей».

Фрегат находился вблизи скалистых «гибельных» берегов; малейшая оплошность, и кораблю «могила». Невольно вспоминался ужасный двухдневный шторм в Английском канале. Когда вышли на открытое место, Лазарев, наклонившись к уху Завалишина, крикнул- «Ну, слава богу, Дмитрий Иринархович, опасное место миновали. Теперь вы можете сдать вахту и идти отдохнуть». Огромное нервное напряжение, поддерживавшее силы Завалишина, вдруг покинуло его, и он без чувств упал на руки Лазарева.

Наутро шторм стал отходить, но волны все еще оставались огромными, океанскими. С попутным ветром фрегат развил прекрасный ход. Отлегло у людей от сердца, и они рады были передохнуть. Только снова не нагрянуло бы! Небо все еще темное, холодное, но сквозь клочья туч брызнули первые лучи солнца. Большинство матросов спит, свернувшись калачиком, на подвесных койках. Но вахтенные все наверху.

Вдруг с бака тревожный крик: «Человек за бортом!» Все на палубе мгновенно приходит в движение. В воду летят буйки с флажками, спасательные круги, доски. Вахтенный офицер мичман Завалишин бросает маленькую лестницу, за которую судорожно хватается упавший в воду матрос Давыд Егоров. Подтягивая заполоскавший парус, он встал на укрепленную с наружной стороны борта доску, но поскользнулся и упал. Завалишин немедленно «привел фрегат к ветру», то есть застопорил его ход, и приказал приготовить шлюпку. «Но на таком сильном волнении, - вспоминал Завалишин, - спустить шлюпку было опасно. Оставалось воспользоваться той секундой, когда фрегат наклонится в ту сторону, на которой была подвешена шлюпка, и обрубить канаты, на которых она висела. Послав шесть человек матросов на шлюпку, я сказал Нахимову: «Павел Степанович, отправляйся с ними!»