Борис Островский - Лазарев

На палубу вышел отдыхавший после бессонной ночи Лазарев.

- Лучшего; чем ты. на это дело, пожалуй, и не сыскать! - произнес он, узнав, что спасать идет Нахимов. - Будете возвращаться, осторожнёе приставайте, не то разобьет в щепы… Ну, с богом. Желаю удачи!- И Лазарев крепко обнял Нахимова.

Уловив момент, когда шлюпка очутилась на воде, ловко перерубили тали1, Лазарев подкинул несколько запасных весел, и матросы с Нахимовым у руля, ныряя среди огромных водных холмов, понеслись спасать Егорова.

Нахимов зорко всматривался вперед: И каждый раз, когда шлюпку выносило на клокочущий гребень волны, он ясно видел, как покрывалась пеной вдали черная точка. То была голова Давыда Егорова. [1 Тали-канаты, пропущенные в двойные или тройные блоке, для поднятия тяжестей на корабле].

Шлюпка находилась всего лишь в нескольких саженях от Егорова, когда вдруг, взмахнув высоко рукой в последний раз, Егоров выпустил лестницу и исчез. Казалось, вот-вот снова покажется голова «Сделалась ли с ним судорога илй схватила его акула - решить нельзя, но его не нашли», - замечает Завалишин.

Тяжело, болезненно остро переживал Нахимов неудачу. Подавленный, угрюмый, сидел он на корме возвращавшейся на корабль шлюпки.

Как только шлюпка подошла к кораблю, ее с такой силой швырнуло о борт, что она разлетелась в щепки. Люди заныряли в воде. Им бросали концы: фыркая и захлебываясь, они цеплялись за что попало, их вытаскивали на палубу. Маневр был выполнен настолько быстро и умело, что удалось спасти всех.

- Благодарю тебя, Павел Степанович, - сказал Лазарев Нахимову, крепко сжимая его руку. - Ты сделал все возможное, чтобы спасти человека, ты жертвовал собой. Долгом своим почту «представить о тебе донесение высшему начальству. А сейчас иди и отдохни. И вас, ребята, благодарю и представлю к награде, - обратился он к матросам. - Утопший Давыд Егоров отменно хороший был матрос, честный и знал свое дело… Мир его праху! - И, сняв фуражку, Лазарев перекрестился. Все последовали его примеру.

По привычке, склонив правое плечо несколько набок, побрел промокший Нахимов к себе в каюту переодеваться. Вестовой уже приготовил ему свежее белье и верхнюю одежду.

Плавание «Крейсера» протекало, как мы достаточно уже убедились, в исключительно тяжелых условиях штормовой погоды, почему Нахимов и называл его «несчастливым». Оно было несчастливо и количеством смертных случаев на корабле.

И смерти были какие-то странные, случайные. Матрос Силимовский, выйдя ночью на палубу, свалился с борта корабля в воду. Не умея плавать, он утонул. Канонира Попова убило, когда он заряжал орудие для салюта. Матрос Филиппов утонул, упав с баркаса во время поездки за пшеницей в Калифорнию.

Справедливо замечание Лазарева, что «такие непредвиденные несчастия могут случиться везде, и избавиться от них весьма трудно».

1 декабря «Крейсер» бросил якорь на рейде Сан-Франциско. Здесь находились уже «Аполлон» и два компанейских судна. А спустя несколько часов пришла и «Ладога».

Тяжелая миссия легла в Сан-Франциско на плечи Лазарева. Ему предстояло закупить пшеницу на целый год для всего экипажа «Крейсера», а также и для русской колонии в Ново-Архангельске. В урожайные годы в Калифорнии можно было достать сколько угодно хлеба. Но в текущем году ее постиг великий неурожай, и пшеницу за большие деньги можно было достать только у фермеров, и то мелкими партиями. Морякам приходилось ездить по окрестностям Сан-Франциско, нередко за 40-50 верст, разыскивая зерно, после чего на гребных судах доставлять его на корабль. Ни ветряных, ни водяных мельниц в Калифорнии не было, зерно приходилось растирать самим на собственных ручных жерновах. И все же Лазареву удалось добыть 4488 пудов пшеницы, потратив на это хлопотливое дело свыше двух с половиной месяцев непрерывного труда.

Как командующий Аляскинской флотилией, Лазарев за ненадобностью и в целях экономии хлеба отправил в Россию «Аполлона» и «Ладогу», а через два с половиной месяца сам отбыл в Ситху, куда и прибыл 18 марта.

Обитатели Ново-Архангельска с нетерпением ожидали Лазарева, они тепло и с большой радостью встретили «Крейсер». Под его защитой они чувствовали себя спокойно.

«Конвенции конвенциями, - резонно говорил капитан-лейтенант Муравьев, - а охрана крепости, и крепкая охрана, необходима. Я, признаться, не особенно доверяю всем этим бумажкам. Больше чем уверен, что англичане с американцами не перестанут нам гадить, снабжая туземцев контрабандным оружием, порохом и вином. Они начнут действовать против нас при первом же удобном случае».

И в ближайшее же время слова Муравьева оправдались.

Лазареву неожиданно пришлось расстаться со своим лучшим помощником Завалишиным. Человек больших способностей, Завалишин окончил Морской корпус, много занимался самообразованием. Семнадцатилетним юношей он уже преподавал в старших гардемаринских классах астрономию, высшую математику, механику и морскую тактику. Несмотря на разность возрастов, Завалишина с Лазаревым связывала многолетняя искренняя дружба. Зная приятеля как честнейшего человека, Лазарев доверил ему на корабле всю хозяйственную и финансовую часть. Без его согласия не мог быть утвержден ни один счет. Такие полномочия создали для молодого ревизора одно из первых мест на корабле. Завалишин смело высказывал либеральные идеи, развивал мысли логично и последовательно. В пути, во время плавания, он написал и отослал царю письмо, в котором высказывал свои соображения по многим политическим проблемам. Письмо, по-видимому, попало в руки адмиралтейств-коллегии. Там забеспокоились. Начальник морского штаба адмирал Моллер предлагает Лазареву срочно выслать характеристику Завалишина. Лазарев дает блестящий отзыв о своем подчиненном. Надо думать, что этот отзыв сыграл важную роль в судьбе письма Завалишина. Оно было передано Александру I. На царя письмо произвело сильное впечатление, и он распорядился откомандировать автора в Петербург для личного с ним разговора. На компанейском бриге «Волга» Завалишин отбыл в Охотск, а оттуда сухим путем в Петербург.

Надо сказать, что разговора у Александра I с Завалишиным не состоялось: ко времени его приезда царь попросту забыл о нем.

Проекты Завалишина были рассмотрены особой комиссией и признаны заслуживающими внимания, но практического разрешения не получили. Все это привело пылкого офицера 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь. За участие в восстании декабристов он был сослан на каторжные работы «навечно», а через тридцать лет, в 1856 году был освобожден и поселен в Чите; в 1861 году ему было разрешено переехать в Москву, где «последний декабрист» и скончался в 1892 году, 88 лет от роду; после освобождения он занимался литературной работой и, в частности, опубликовал свои записки о плавании «Крейсера».