Кен Фоллетт - Избранные произведения. II том

Она с увлечением создавала себе новый дом. Пару недель она была слишком занята, чтобы с кем-нибудь общаться. Закончив с квартирой, она решила, что пора встретиться со всеми друзьями, которыми она до сих пор пренебрегала.

Друзей у нее в Лондоне было множество. Она жила здесь вот уже семь лет. Последние четыре года Малыша большую часть времени не было дома, и она ходила на приемы и балы одна, так что теперь, оставшись без мужа, не почувствует большой разницы, полагала она. Несомненно, Фицгерберты вычеркнут ее из списка гостей, но лондонское высшее общество состоит не из них одних.

Она стала коробками покупать виски, джин и шампанское, обшаривая Лондон в поисках того, что можно было купить легально, и покупая остальное на черном рынке. Потом она разослала приглашения на прием по случаю новоселья.

Ответы начали приходить с быстротой, не предвещающей ничего хорошего, и все это были отказы.

В слезах она позвонила Еве Мюррей.

— Почему никто не хочет идти ко мне на новоселье? — воскликнула она жалобно.

Через десять минут Ева была у нее.

Она прибыла с тремя детьми и няней. Джейми было шесть лет, Анне четыре, а малышке Карен — два.

Дейзи повела ее смотреть квартиру, потом велела подать чай, пока Джейми превращал диван в танк, используя сестер в качестве команды.

— Дейзи, дорогая, тут тебе не Рим, — сказала Ева, усаживаясь. Она говорила по-английски со смесью акцентов: немецкого, американского и шотландского.

— Я знаю, — отозвалась Дейзи. — Тебе так удобно?

Ева была уже на позднем сроке и скоро должна была родить четвертого ребенка.

— Можно, я подложу что-нибудь под ноги?

— Конечно, — Дейзи принесла ей подушку.

— Лондонское общество — добропорядочное, — продолжала Ева. — Только не думай, что я это одобряю. Меня многие не принимают, и бедного Джимми часто обливают презрением за то, что он женился на полуеврейке из Германии.

— Это ужасно.

— Я бы никому не пожелала такого отношения, какими бы ни были его причины.

— Иногда я ненавижу англичан.

— Ты забываешь, каковы американцы. Разве ты не помнишь свой рассказ о том, какие снобы — буффальские девчонки?

— Мне кажется, это было так давно! — рассмеялась Дейзи.

— Ты ушла от мужа, — сказала Ева. — И ты не можешь отрицать, что сделала это демонстративно, осыпав его оскорблениями в баре отеля «Клэридж».

— А ведь я выпила всего один мартини!

Ева широко улыбнулась.

— Как жаль, что меня там не было!

— А мне почти жаль, что я там была.

— Ты сама понимаешь, что все лондонское высшее общество последние три недели ни о чем не говорит, кроме этого!

— Наверное, мне надо было это предвидеть.

— Боюсь, что теперь любой, кто появится на твоем приеме, будет выглядеть как сторонник адюльтеров и разводов. Даже мне не хотелось бы, чтобы моя свекровь узнала, что я заехала к тебе на чай.

— Но это так несправедливо… Малыш первый мне изменил!

— А ты думала, что к женщинам относятся справедливо?

Дейзи вспомнила, что у Евы были и другие причины для волнения, кроме снобизма. Ее семья по-прежнему оставалась в нацистской Германии. Фиц наводил справки через шведское посольство и узнал, что ее отец, врач, находился в концентрационном лагере, а брата, скрипичных дел мастера, избила полиция, переломав ему руки.

— Когда я думаю о твоих бедах, то начинаю презирать себя, что жалуюсь на что-то…

— Не надо презирать себя. Но прием этот — отмени.

Так Дейзи и сделала.

Однако чувствовала она себя паршиво. Работа в Красном Кресте занимала ее днем, а вот вечерами ей было некуда идти и нечего делать. Два раза в неделю она ходила в кино. Она пробовала читать «Моби Дика», но нашла его скучным. Однажды в воскресенье она пошла в церковь. Построенная Реном церковь Святого Иакова, стоявшая напротив дома, где она жила, на Пиккадилли, была разрушена бомбами, и она пошла в церковь Святого Мартина. Малыша на службе не было, а вот Фиц с Би были, и всю службу Дейзи глядела на затылок Фица, размышляя о том, что она была влюблена в двух его сыновей. Малыш унаследовал внешность своей матери и черствый эгоизм отца. Ллойд — красоту отца и доброе сердце Этель. «Почему мне понадобилось столько времени, чтобы это понять?» — с удивлением подумала она.

В церкви было полно знакомых, но после службы никто с ней не заговорил. Она была одна, почти без друзей, в чужой стране, посреди войны.

Однажды вечером она остановила такси, поехала в Олдгейт и постучала в дверь к Леквизам. Когда Этель открыла, Дейзи сказала:

— Я приехала просить руки вашего сына.

Этель рассмеялась и обняла ее.

Она привезла угощенье — банку американской тушенки, полученную от американского летчика. Для англичан, получавших продукты по карточкам, такие вещи были роскошью. Они с Этель и Берни устроились на кухне и включили радио, где передавали танцевальную музыку. Песню «Под арками» Фланагана и Аллена пели все вместе.

— Бад Фланаган родился как раз здесь, в Ист-Энде, — гордо сказал Берни. — Его настоящее имя — Хаим Рубен Вайнтроп.

Леквизы с восторгом обсуждали отчет Бевериджа, правительственный документ, ставший неимоверно популярным.

— Опубликован при консервативном премьер-министре, написан либеральным экономистом! — сказал Берни. — А предлагает то, чего всегда добивалась партия лейбористов! В политике понимаешь, что начинаешь побеждать, когда противники крадут твои идеи.

Этель сказала:

— Суть в том, что каждый человек работоспособного возраста должен платить еженедельный страховой взнос, а потом получать пособие, когда заболеет, останется без работы, станет стар или овдовеет.

— Простое предложение, но оно преобразит нашу страну, — с энтузиазмом сказал Берни. — Теперь с пеленок и до гробовой доски — никто в нашей стране не будет нищенствовать!

— И правительство приняло этот документ? — спросила Дейзи.

— Нет, — сказала Этель. — Клем Эттли очень давил на Черчилля, но тот так и не утвердил его. Министерство финансов считает, что это обойдется слишком дорого.

— Чтобы его претворить в жизнь, придется нам сначала победить на выборах, — сказал Берни.

Забежала Милли, дочь Берни и Этель.

— Я ненадолго, — сказала она. — Эйби посидит с детьми с полчасика.

Свою работу она потеряла: сейчас женщины не покупали дорогих нарядов, даже если могли их себе позволить; но бизнес ее мужа по выделке кожи, к счастью, процветал, и у них уже было двое малышей, Ленни и Пэмми.

За какао они заговорили о том, кого все они обожали. О Ллойде новостей было немного. Раз в шесть-восемь месяцев Этель получала письмо на бланке посольства в Мадриде — с сообщением, что он жив, здоров и борется с фашизмом. Его произвели в майоры. Дейзи он не писал никогда, опасаясь, что письмо мог увидеть Малыш, но теперь это было можно. Дейзи дала Этель свой новый адрес и записала адрес Ллойда — номер полевой почты.