Кен Фоллетт - Избранные произведения. II том

Он постучал в дверь, вошел и сказал:

— Эти сволочи из НКВД арестовали мою жену.

— Знаю, — сказал Лемитов.

— Знаете?!

— Я дал добро.

Володя раскрыл рот от изумления.

— Какого черта?

— Сядь.

— Что происходит?

— Сядь и заткнись — и я тебе скажу.

Володя, превозмогая боль, опустился на стул.

Лемитов сказал:

— Мы должны создать атомную бомбу, и быстро. На данном этапе Сталин проводит с американцами жесткую политику, потому что мы совершенно уверены, что у них нет достаточно большого количества атомных бомб, чтобы стереть нас с лица земли. Но они создают запас и в какой-то момент применят его — если мы окажемся не в состоянии нанести ответный удар.

Это был абсурд.

— Моя жена не может работать над бомбой, когда ее избивают энкавэдэшники. Это идиотизм.

— Закрой рот. Беда в том, что вариантов создания бомбы несколько. Американцы потратили пять лет на выяснение, какой из них окажется удачным. У нас на это времени нет. Мы должны украсть разработку у них.

— Но нам все равно понадобятся советские физики, чтобы с ней работать, а для этого они должны быть у себя в лабораториях, а не под замком в подвалах Лубянки.

— Ты знаешь человека по имени Вильгельм Фрунзе.

— Я с ним учился в одной школе. В Берлинской мужской академии.

— Он снабжал нас ценной информацией о работе над атомной бомбой в Англии. Потом он переехал в Штаты, где работал в проекте, занимающемся атомной бомбой. Сотрудники НКВД в Вашингтоне вошли с ним в контакт, напугали его своей неадекватностью и завалили все дело. Нам нужно его вернуть.

— Какое отношение все это имеет ко мне?

— Он тебе доверяет.

— У меня в этом уверенности нет. Я его двенадцать лет не видел.

— Мы хотим, чтобы ты поехал в Америку и поговорил с ним.

— Но зачем было арестовывать Зою?

— Чтобы знать наверняка, что ты вернешься.

Володя говорил себе, что умеет это. В Берлине, перед войной, он избавлялся от хвостов гестапо, встречался с потенциальными шпионами, вербовал их и превращал в надежный источник секретных сведений. Это всегда было нелегко — особенно когда ему нужно было уговорить кого-то стать предателем; но в этом он был специалистом.

Однако здесь была Америка.

Она ничуть не походила на западные страны, где он бывал, — Германию и Испанию 30–40-х годов.

Он был потрясен. Всю жизнь ему говорили, что голливудские фильмы дают преувеличенное впечатление процветания Америки и что на самом деле большинство американцев живет бедно. Но с того самого дня, когда он приехал в США, Володе стало понятно, что вряд ли фильмы хоть сколько-то приукрашивали жизнь. А бедняков найти было нелегко.

Нью-Йорк был забит автомобилями, многие сидевшие за рулем вовсе не выглядели важными правительственными чиновниками: молодежь, люди в рабочей одежде, даже домохозяйки, отправившиеся за покупками. И все были так хорошо одеты! Было такое впечатление, что все мужчины надели свои лучшие костюмы. На ногах у всех женщин были тончайшие чулки. И казалось, у всех — новая обувь.

Володя продолжал напоминать себе об изнанке Америки. Была же и бедность — где-то. Подвергались преследованиям негры, а на юге им нельзя было голосовать. Была высокая преступность, сами американцы говорили о ней — «безудержная», — хотя, как ни странно, Володя никаких ее признаков не видел и считал, что ходить по улицам города — вполне безопасно.

Он провел несколько дней, изучая Нью-Йорк. Он работал над своим английским языком, который был так себе, но это вряд ли имело значение: в городе было полно народу, говорившего на ломаном английском с сильным акцентом. Он запомнил лица нескольких агентов ЦРУ, приставленных следить за ним, и присмотрел несколько мест, где должно быть удобно от них отрываться.

Однажды солнечным утром он вышел из советского консульства в Нью-Йорке с непокрытой головой, в брюках и голубой рубашке, словно по делам в два-три места неподалеку. За ним последовал молодой человек в темном костюме и галстуке.

Он пошел в универмаг «Сакс» на Пятой авеню и купил нижнее белье и рубашку в мелкую коричневую клетку. Любой, кто бы его ни «вел», должен был подумать, что он просто вышел за покупками.

В консульстве начальник НКВД заявил, что советская группа будет за ним следить в продолжение всего его пребывания в Америке, чтобы удостовериться в его правильном поведении. Володя едва сдерживал гнев на организацию, бросившую в тюрьму Зою, и ему приходилось подавить желание схватить энкавэдэшника за горло и задушить. Но внешне он остался спокоен. Он саркастически заметил, что для выполнения своего задания ему придется избавляться от слежки ФБР и заодно он может нечаянно оторваться от «хвоста» НКВД; но он желает им удачи. Обычно он уходил от них за пять минут.

Поэтому следивший за ним молодой человек был, скорее всего, из ФБР. Это подтверждала его чопорно-консервативная одежда.

Положив покупки в бумажный пакет, Володя вышел из магазина через боковой вход и остановил такси. Выскочивший за ним фэбээровец остался на обочине махать проезжающим машинам. Через два поворота Володя бросил водителю купюру и выскочил вон. Он метнулся в переход станции метро, выскочил через другой вход и подождал минут пять в вестибюле какого-то учреждения.

Молодого человека в темном костюме нигде не было видно.

Володя пошел на Пенсильванский вокзал.

Там он еще раз проверил, нет ли за ним слежки, и купил билет. С одним лишь бумажным пакетом он сел в поезд.

Путь в Альбукерке занял три дня.

Поезд оставлял позади одну за другой бесконечные мили плодородных земель, громадные заводы, извергающие дым, и большие города с небоскребами, дерзко возносящимися в небеса. Советский Союз был больше, но в основном там были сосновые леса и замерзшие степи — если не считать Украину. А таких масштабов изобилия он никогда себе не представлял.

Но изобилие — это было еще не все. Уже несколько дней Володю беспокоило нечто странное, связанное с жизнью в Америке. И наконец он понял, в чем дело: у него никто не спрашивал документов. После того как в Нью-Йорке он прошел иммиграционный контроль, больше он свой паспорт никому не показывал. Казалось, в этой стране любой мог прийти на железнодорожный вокзал или автостанцию и купить билет куда угодно, и ему не надо было доставать разрешение или сообщать чиновникам цель своей поездки. Это давало опасное, головокружительное чувство свободы. Он мог уехать куда угодно!

От благосостояния Америки у Володи обострилось чувство угрозы, нависшей над его родиной. Немцы едва не разрушили Советский Союз, а ведь в этой стране народу было в три раза больше, и Америка была в десять раз богаче. Мысль, что русские могут стать людьми второго сорта, что, запугав, их можно будет подчинить, отогнала Володины сомнения насчет коммунизма, несмотря на то как обращались энкавэдэшники с ним и его женой. Если бы у него были дети, ему бы не хотелось, чтобы они жили в мире американской тирании.