Кен Фоллетт - Избранные произведения. I том

Или тут постарался мерзавец Нед Уиллард?

Ответа Ролло так и не нашел.

Графа Суизина казнили, и я был причастен к его смерти. Тогда я и не подозревал, что он окажется лишь первым из многих.

На Ролло, Барта Ширинга и на сэра Реджинальда Фицджеральда наложили крупные штрафы, но одному из этой шайки предстояло умереть, и это был граф, своей рукой убивший человека в храме. Его казни требовал закон, но окончательно судьбу Суизина решило то, что он посмел противиться воле королевы Елизаветы. Всей Англии следовало усвоить на его примере, что одной королеве, и только ей даровано право назначать епископов, а всякий, кто отважится против этого возражать, должен быть готов расстаться с жизнью. Конечно, знатных людей казнили редко, однако Суизину следовало умереть.

Я приложил все усилия к тому, чтобы суд исполнил желание королевы.

Перед кингсбриджским собором в ожидании казни собралась большая толпа. Ролло не сводил с меня глаз, и я знал, что он подозревает — дело тут нечисто. Впрочем, вряд ли он сумел докопаться до истины.

Сэр Реджинальд тоже присутствовал. Его голову пересекал длинный шрам, и волосы в этом месте больше не росли. Удар лишил его не только волос, но и памяти. Он так толком и не пришел в себя. Знаю, Ролло винил меня в этом до конца своих дней.

Барт и Марджери также явились на казнь.

Барт плакал. При всей своей злобности, Суизин был его отцом.

Марджери выглядела человеком, которого долго держали в темнице, а потом выпустили погулять при солнечном свете и подышать свежим воздухом. Она избавилась от прежнего неопрятного и болезненного вида, оделась с привычной для себя нарядностью, пусть и подобрала скромные, под стать событию, цвета. Правда, на ней даже черная шляпа с черным пером выглядела почти игриво. Ее мучителю выпала заслуженная дорога в преисподнюю, и она наконец-то освободилась от него.

Суизина вывели из здания гильдейского собрания, и я ничуть не сомневался, что наихудшей, наиболее унизительной частью наказания для него станет этот вот постыдный проход по главной улице до рыночной площади, под язвительными насмешками зевак, людей, которых он всегда презирал, видя в них ничтожное отродье. Ему отрубили голову, быстро и милосердно, как полагалось поступать с казнимыми дворянами. Полагаю, смерть он принял как спасение.

Возмездие свершилось, справедливость восторжествовала. Суизин был убийцей и насильником, он заслуживал смерти. Но я вдруг понял, что испытываю муки совести. Это я заманил его в ловушку. В какой-то степени и кровь бедняги Джорджа Кокса — на моих руках. Я вознамерился подменить собою правосудие и осмелился вмешаться в дела, кои следовало бы оставить милости Божьей.

Быть может, за этот грех мне самому суждено терзаться посмертными муками в аду. Но случись так, что мне выпало бы пройти через все это снова, я поступил бы так же, чтобы спасти Марджери. Пусть лучше страдаю я, чем длятся ее мучения. Для меня ее благополучие всегда было важнее моего собственного.

За свою долгую жизнь я хорошо усвоил, что именно в этом и заключается суть любви.

Эбрима Дабо наслаждался жизнью. Он был свободен, богат и счастлив.

Солнечным воскресным днем летом 1566 года он вместе со своим напарником, Карлосом Крусом, покинул Антверпен и отправился за город. Оба они принадлежали к числу обеспеченных, хорошо одетых жителей одного из богатейших городов мира и на паях владели крупнейшей антверпенской мастерской по производству железа. Смекалкой, думал Эбрима, они достойны друг друга — сам он старше и мудрее, зато Карлос сполна обладал дерзким воображением, присущим молодости. Карлос женился на Имке, дочери своего дальнего родича Яна Фольмана, и у них уже было двое маленьких детей. Эбрима же, которому в следующем году исполнялось пятьдесят, взял в жены Эви Дирке, вдову своих лет, а ее сына, своего пасынка, пристроил к работе в мастерской.

Ему частенько вспоминалась деревня, где он родился и вырос. Будь возможно повернуть годы вспять и избежать попадания в плен и рабства, он бы прожил долгую, спокойную, лишенную треволнений жизнь в этой деревне. Почему-то от таких воспоминаний становилось грустно. Однако обратного пути не было. Для начала, он попросту не знал, как вернуться на родину. И было кое-что еще — он слишком многому научился, отведал плода с древа познания, подобно Еве в той истории, в какую верили христиане, а потому ему возбранялось возвращаться в райский сад. Он говорил по-испански и по-французски и освоил брабантское наречие, а на родном языке не произносил ни слова вот уже много лет. Стены его дома украшали картины маслом, он привык услаждать слух музыкой, которую исполняли белые музыканты, и придирчиво выбирал, каким вином утолять жажду. Он стал другим человеком.

Благодаря смекалке, упорному труду и толике удачи он сумел начать жизнь заново. Теперь ему хотелось лишь сохранить все то, чего он достиг. Однако он опасался, что не сможет этого сделать.

Они с Карлосом далеко не единственные покинули город. Жители Антверпена вообще любили гулять в сельской местности по хорошей погоде, но сегодня число желающих прогуляться превзошло все разумные мерки. Узкую проселочную дорогу заполонили сотни людей. Со многими из них Эбрима был знаком: одни поставляли ему руду, другие покупали у него железо, третьи, обширные семейства, проживали по соседству, торговали в лавках, где он приобретал мясо, перчатки и стеклянную посуду. Все направлялись в одно и то же место, на просторный луг, известный как Пастбище графа Юбера. Дети Карлоса обожали резвиться на этом лугу. Но люди вокруг Эбримы сегодня шли отнюдь не веселиться.

Все они были протестантами.

Многие держали в руках тоненькие книжечки — Псалтырь, переведенный на французский поэтом Клеманом Маро и отпечатанный в Антверпене. Владеть этой книгой считалось преступлением, а за торговлю ею грозила смерть, но книжку продавали повсюду и стоила она мизерных денег.

Среди молодежи многие были с оружием.

Эбрима думал, что Пастбище графа Юбера выбрали для сбора, поскольку оно лежало за пределами власти городского совета Антверпена, стража туда не заходила — да и разогнать столь многочисленную толпу было бы в любом случае непросто. Но об опасности забывать не стоило, всем была памятна сравнительно недавняя резня в Васси. Потому-то часть молодых людей выглядела настроенной весьма воинственно.

Карлос был католиком; самого Эбриму всякий христианин, сумей он заглянуть в сердце чернокожего и прочитать его мысли, назвал бы язычником, но Эбрима успешно притворялся ревностным католиком, наподобие Карлоса. Даже его супруга Эви не ведала об этом; если она и задавалась вопросом, почему он так любит ходить к реке на рассвете по воскресеньям, ей хватало ума не спрашивать об этом вслух. Вместе со своими семьями Эбрима и Карлос исправно посещали приходскую церковь, а когда случались важные поводы, захаживали в антверпенский собор. Оба они боялись того, что религиозные распри в Нидерландах погубят их благоустроенную жизнь, как это произошло с жизнями множества людей в соседней Франции.