Кен Фоллетт - Избранные произведения. I том

Таких, как Карлос, философы именовали простыми душами; он искренне не понимал, как кому-то может взбрести в голову отказаться от привычной веры и сменить ее на другую. А Эбрима, снедаемый печалью и тревогой, сознавал, что именно влечет стольких голландцев к протестантству. Католичество было верой завоевателей-испанцев, а многие голландцы не скрывали недовольства господством иноземцев. Кроме того, голландцев отличала склонность к изобретениям и новшествам, а католическая церковь была привержена устоям, осуждала все новое и не желала обновляться. Хуже всего было то, что духовенство неодобрительно относилось к коммерции, обогатившей множество голландцев, в особенности к банковскому делу, каковым невозможно было заниматься, не впадая в грех ростовщичества. Зато влиятельный Жан Кальвин, вожак женевских протестантов, умерший два года назад, во всеуслышание объявил, что брать проценты по ссудам отнюдь не грешно.

Этим летом, стараниями неутомимых пасторов-кальвинистов, что прибывали из Женевы и проповедовали в полях и лесах страждущим голландцам, распространение протестантства пошло куда быстрее, словно хилый ручеек вдруг обернулся полноводной рекой.

Протестантов преследовали, конечно, но гонения не были постоянными. Нидерландами правила Маргарита, герцогиня Пармская, незаконнорожденная сестра короля Фелипе Испанского — от его имени. Она ценила спокойствие и потому не слишком ревностно боролась с ересью, а вот ее единокровный брат твердо вознамерился истребить всякие признаки ереси во всех своих владениях. Когда казалось, что герцогиня проявляет излишнюю веротерпимость, обычно вмешивался кровожадный великий инквизитор Пьетер Тительманс, и тогда протестантов принимались пытать, калечить и сжигать заживо. Впрочем, подобных суровостей не одобряли даже сами католики. Потому за соблюдением законов в стране следили, что называется, вполглаза. Люди вроде Карлоса куда больше интересовались покупками и продажами, а потому новая вера распространялась все шире.

Насколько она разошлась — именно ради того, чтобы это узнать, Карлос с Эбримой отправились на сбор протестантов за городской чертой. Совет Антверпена поручил им оценить, сколь крепка поддержка нового вероучения. В городе проделать нечто подобное было затруднительно, поскольку протестанты благоразумно скрывались, пусть и без особого усердия; но сегодня представился редкий и оттого еще более удачный случай посчитать городских протестантов. Один из советников попросил Карлоса и Эбриму, известных своей набожностью, о дружеской услуге — присоединиться к толпе на Пастбище графа Юбера и заняться подсчетами.

Если судить по количеству людей на дороге, на Пастбище должно было собраться куда больше протестантов, чем ожидал совет.

— Как продвигается картина? — осведомился Эбрима, шагая рядом Карлосом.

— Почти закончена. — Карлос нанял лучшего антверпенского художника написать картины для собора. Эбрима знал, что в своих молитвах Карлос благодарит Бога за все, что обрел в последние годы, и просит не отнимать нажитого. Как и сам Эбрима, Карлос опасался в один несчастный день потерять имущество. Он часто упоминал Иова, человека, у которого было все, но который всего лишился, и повторял одну фразу: «Господь дает, Господь и забирает» [96] «Тогда Иов встал и разодрал верхнюю одежду свою, остриг голову свою и пал на землю и поклонился, и сказал: наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; [как угодно было Господу, так и сделалось;] да будет имя Господне благословенно!» (Иов. 1:20–21). .

Эбрима часто задумывался, почему Карлос не отринул католичество после тех преследований, какие церковь обрушила на него в Севилье. Его напарник не был склонен к откровенности в таких материях, но за годы, проведенные вместе, Эбрима уяснил, по обмолвкам и случайным фразам, что Карлос находит подлинное утешение в католическом богослужении, утешение сродни тому, каковое сам Эбрима обретал после свершения водного обряда. Никто из них не испытывал ничего, хотя бы отдаленно похожего на протестантских службах в выбеленных изнутри церквушках.

— И что будет изображено на этой картине? Помнится, ты никак не мог решить.

— Чудо в Кане Галилейской — когда Иисус превратил воду в вино.

Эбрима рассмеялся.

— А, твоя любимая история из Библии! Что в ней такого?

Пристрастие Карлоса к вину ни для кого не было секретом.

Карлос улыбнулся.

— Покров с картины снимут на следующей неделе.

Считалось, что эта картина — дар городу от гильдии мастеров по металлу, но все в Антверпене знали — или скоро узнают, — что работу художника оплатил Карлос. Лишнее доказательство того, как быстро Карлос вошел в число наиболее важных горожан. Он был дружелюбен, общителен и очень умен; однажды он почти наверняка станет городским советником.

Эбрима, молчаливый и скрытный, относился к иному типу людей. Умом он ничуть не уступал Карлосу, но был начисто лишен политических устремлений. Вдобавок деньги он предпочитал копить, а не тратить.

— Будет большой праздник, — прибавил Карлос. — Надеюсь, вы с Эви тоже придете.

— Разумеется.

Пение они услышали задолго до того, как добрались до Пастбища. Эбрима вдруг ощутил, что по рукам поползли мурашки. Переливы голосов звучали бесподобно. Он привык к хоровому пению в католических храмах — в соборах такие хоры бывали весьма многочисленными, — но это исполнение было совсем другим. Никогда прежде ему не доводилось слышать, как тысячи голосов выводят какой-либо напев в едином порыве.

Дорога нырнула в рощицу, затем взбежала на невысокий пригорок, с которого открывался великолепный вид на весь луг. Тот спускался к неглубокой речке, потом снова слегка забирал вверх, и все это пространство в добрых десять акров заполняли люди — мужчины, женщины и дети. Поодаль, на грубо сколоченном помосте, стоял пастор, руководивший пением.

Протестанты пели по-французски:

Эбрима, понимавший французский, сообразил, что это перевод с латыни. Тридцать третий псалом [97] В русском синодальном переводе это 22-й псалом: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной». . Он слышал этот гимн и раньше, но никогда — в таком исполнении. Казалось, многоцветие голосов порождено самой природой, и поневоле приходил на память ветер, летящий над океаном. Эти люди всей душой верили тому, о чем пели, — что, бредя дорогой смертной тени, не убоятся зла.

Неподалеку мелькнул Маттус, пасынок Эбримы. Каждое воскресенье Маттус ходил к мессе с матерью и с приемным отцом, но у него все чаще проявлялось желание бранить католическую церковь. Мать советовала ему держать недовольство при себе, но юноша не слушал: ему было семнадцать, и для него существовало только черное и белое, а доброе и дурное никак не сочетались. Эбриму немало обеспокоило то, что Маттус шел с компанией юнцов, поголовно вооружившихся увесистыми дубинками.