Кузьма Абрамов - Сын эрзянский Книга вторая

А вот подошло и воздвиженье. Она не спала всю ночь, карауля утро, чтобы проводить отца и в последний раз увидеть Степана, а может быть, он прибежит к их дому — в темноте его не увидят. Тогда они простятся. Тогда он ее поцелует взаправду. И Дёля сладко улыбалась, сжимая в кулачке прощальный подарок — платочек с вышитой буквой С. Вот уже пропели петухи. Посинело окошко. Сейчас зашевелится мать, встанет отец. Сейчас!.. Она улыбнулась, закрыла глаза и... уснула.

А когда проснулась, был уже самый настоящий день. Братья тихо сидели за столом и ели горячие картофельные шаньги. И хитро улыбались, точно заговорщики.

В одном сарафане она выбежала на дорогу. День был серый, моросило, дали обложило низкими дождливыми тучами. Голые черные липы жестко махали корявыми ветками. По дороге вились блестящие следы от колес.

Она проглотила слезный комок. Безжалостная взрослая мысль о том, что на чужой стороне Степану придется горько, как-то легко и просто утешила ее, — тем скорее он вернется сюда, в Баевку.

И Дёля вздохнула свободно, облегченно. Она тихо улыбнулась. Светло и преданно, как женщина. Она приготовилась к долгому ожиданию.

Вечером Дмитрий приготовил телегу. Степан помогал отцу мазать дегтем оси, из сарая принес две охапки сена, чтобы и самим было на чем сидеть и лошади было бы что есть.

Марья наблюдает за сыном: как он вдруг оживился, как бойко забегал! Она кивает мужу:

— Посмотри-ко, не узнать! Радуется, что уезжает. А того, глупый, не знает, что у людей не сладко придется.

— Поживет — поймет, — ответил Дмитрий.

Поужинали в сумерках. После ужина все сразу легли спать. Степан лег обутый, чтобы утром не терять зря время. Лежит, а сна нет и нет. Закроет глаза, а они открываются. Да еще Илька во сне сопит, дрыгает ногами. Нет, никакой сон не идет. Устав наконец лежать, он осторожно слезает с полатей, нашаривает в темноте свой зипун. На воле ветер, небо темное от плотных низких туч. Слышно, как за Бездной гулко шумят старые дубы и липы. Во дворе у Назаровых беспрестанно лает собачка. Чего. она, глупая, лает? Степану припоминается Волкодав. Умная была собака, без дела ни разу не тявкнет. Когда он теперь будет жить в Алатыре, обязательно заведет собаку и кличку ей даст ту же — Волкодав. С собакой куда лучше, по дому не соскучишься. Ведь он еще не жил в Алатыре и не знает, как там живется. Он знает одно, что там все люди разговаривают по-русски — и взрослые и маленькие. Это не пугает Степана: по-русски он умеет говорить. А вообще-то его ничего не пугает в Алатыре, его даже тянет туда, и он с нетерпением ждал этот день и вот дождался. Пройдет эта ночь, и Степан распростится с Бездной, с лесом и лугами... А за выгоном есть бочажок с родниковой водой... Степану сделалось грустно, когда он вспомнил про Дёлю. Хорошо бы, если бы и она поехала в Алатырь...

Степан спустился с крылечка и зашагал по еле заметной в темноте тропинке. Собачка во дворе Назаровых зааяла сильнее. Огня не видно ни у Назаровых, ни у Кудажей. Избы других трех поселенцев стоят немного поодаль, их окон не видно. Да и там давно уже спят. Степан подошел к избе Кудажей. Постоял. Конечно, Дёля спит. Он повернул к берегу Бездны и пошел тропой вдоль реки. В кустах тоскливо завывает ветер. Вода в реке черная, как деготь. Степан постоял немного под ветлой, которая росла у самой реки, и отправился спать.

Степану казалось, что он совсем не спал, только ткнулся головой в подушку, как мать уже дергает его за ногу:

— Отец уже запряг лошадь, вставай скорее!

Марья отрезала от каравая ломоть, круто посолила и положила на край стола. Степан на ходу сунул его в карман зипуна.

Уже у телеги Марья обняла сына. Не выдержала, расплакалась в голос. Второго сына провожает из дома. У всех сыновья растут, остаются с отцом-матерью, а вот ей приходится расставаться с ними...

Степан стоит, уткнувшись лицом в грудь матери, костяная круглая пуговица больно давит ему в лоб.

Наконец мать разжимает руки.

— Ну, готов? — спрашивает отец из темноты, из-за телеги.

— Готов! — кричит Степан, а сам вдруг срывается и бежит обратно во двор, —вспомнил, что, когда уезжали из Баева, мать взяла со двора горсть земли, ведь без родной земли новое место может не принять. А Степан тоже уезжает из дома, может быть, навсегда, кто знает... Но где сохранить землю? В кармане у него хлеб. Ага, за пазуху! И Степан горстями пихает за пазуху влажную холодную землю. Чем больше земли, тем вернее счастье на новом месте...

Пока земля за пазухой не нагрелась, он все время чувствовал знобкий холодок во всем теле.

К Алатырю подъезжали уже при свете дня. Пока ехали широкой сурской поймой, моросил частый дождик, все кругом заволокло мутной пеленой, но сквозь эту пелену неотвратимо и чудно поднимался город. Он словно выходил навстречу Степану, а завидев его, остановился всей своей громадой белых церквей на высокой горе. Казалось, он ждет нового маленького странника.

Но что же отец не понукает лошадь? Почему они остановились?

— Куда ж тут ехать, гляди, какой табор собрался!..

В самом деле, впереди, справа и слева стоят подводы. Целое море подвод: мокрые понурые лошади, мокрые люди на возах.

— А чего все не едут в город? Нельзя, что ли?..

Но отец успокаивает. Он объясняет, что впереди река, надо ехать через мост, а мост узкий, сделан по старым баржам, а их еще и разводят, когда надо пропускать плоты или баржи с грузом. Вот сейчас протянут последнюю баржу и сведут мост. Тогда и поедем.

— Гляди, вон она плывет!

Степан встает на возу. И в самом деле, по реке медленно плывет нечто, похожее на дом.

— Вниз она плывет своим ходом, — объясняет Дмитрий, — а вверх ее тянут бечевой на лошадях. — Отец разговорился — надо все объяснить Степану, ведь в городе столько всяких причуд.

Наконец мост свели, подводы впереди зашевелились, колеса заскрипели, а у въезда на мост поднялся крик, ругань — все торопятся поскорее на ту сторону, на ярмарку, на базарную площадь, чтобы занять место получше. Чего только не везут крестьяне, но Дмитрия интересует, много ли кудели. И он уже приметил, что чуть ли не на каждом третьем возу тюки с шерстью. Да хоть бы наторговать Степану на пиджак...

— Тятя, трогай, трогай!..

Дмитрий поднял голову, пошевелил вожжами. Лошадь опасливо ступила на дощатый настил, ошипованные колеса застучали. За мостом началась булыжная дорога — это был уже город Алатырь.

Улица, на которой жил Иван, была на отшибе, и больше походила на деревенскую — жухлая трава, лопухи, крапива, телята на привязи, да и дома такие же, как у них в Баевке или в Алтышеве. Одна только разница — высокие глухие заборы.

Иван жил в маленьком доме с тремя окнами на улицу. Тесовая крыша местами зеленела мхом.