Кузьма Абрамов - Сын эрзянский Книга вторая

Не успели они слезть с телеги, как ворота распахнулись, и вышел Иван. В первую минуту Степан не узнал брата — голое краснощекое улыбающееся лицо, под носом тонкие усики, загнутые вверх, точно перья на хвосте у селезня. Но это был он — брат Иван.

Они поздоровались с отцом за руки. Потом он потрепал по плечу Степана.

— И ты приехал!.. — а сам скосил глаза на телегу — что-то немного привезли товару на ярмарку. Отец поймал его взгляд. — Вот обделанной кудели привезли продать... — И, закинув тюк на плечо, понес во двор. Иван распахнул пошире ворота и завел лошадь.

— Степану на пиджак, — добавил Дмитрий, кивая на кудель. — Больше продавать нечего, хлеба нынче уродилось немного...

— Зачем Степану пиджак? — насмешливо бросил Иван. — Ему и так ладно, в зипуне.

— К тебе привез пока... — хмуро сказал наконец Дмитрий. — Пускай зиму поживет...

— А, вон как, — неопределенно протянул Иван.

Гостей посадили за стол. Вера, жена Ивана, поставила большую миску с ливерным супом. Вкусный мясной дух пошел по избе.

— Что внука Петярки не видно? — спросил Дмитрий.

— Спит еще, — ответила сноха.

Вера, подобно свекрови, ходит с большим животом. Скоро, видно, рожать. Она одета по-русски — в синий сарафан и белую кофту. Волосы собраны в две косы и уложены короной, но эта корона под платком больше похожа на коровьи рога, Степану вспоминается черная толстая коса Дёли.

Когда в глубоком молчании выхлебали суп, Дмитрий опять проговорил:

— Бабушка послала Петярке гостинец, чай, не побились в кармане... — Он кивнул на висящий у двери зипун.

Иван пошел и принес гостинец. Это были яички. Конечно, они побились, помялись. Иван положил их на стол.

— Проснется, сам отдашь ему, обрадуется бабушкиным гостинцам.

Он опять сел к столу.

— Бороду для чего сбрил? — заметил Дмитрий.

— В городе многие бреют, и я сбрил, — ответил Иван.

— Сколько ни говорила — не сбривай бороду, не послушался, — подхватила Вера. — Теперь стал как казанский татарин.

Она стояла, прислонившись спиной к печи. Иван ухмыльнулся, подкрутил усики.

— Ничего, привыкнешь.

— Тьфу тебя!..

Помолчали.

— Надо идти на ярманку, — сказал Дмитрий и стал одеваться. Потянулся за своим зипуном и Степан.

— А тебе чего под дождем мокнуть, сиди дома.

Но разве в Алатырь он приехал для того, чтобы сидеть дома? Он еще ни разу не бывал на ярмарке. На ярмарку каждый раз отец с матерью брали Фиму, а его, Степана, оставляли дома. Правда, как-то раз маленьким брали, но он мало что помнит. Помнит лишь много подвод, людей и гвалт. Отец тогда купил ему три пряника, и он все сидел в телеге и ел эти пряники...

— Ну что ж, пойду и я с вами прогуляюсь, — сказал Иван.

Город Алатырь, как уверяют летописи, основан в тысяча пятьсот пятьдесят втором году, когда русский царь Иоан Грозный шел покорять Казань. Правда, окрестная мордва знает Алатырь еще и под названием Ратор. ош. Возможно, и до похода царя на Казань, на высоком берегу Суры, было какое-то мордовское селение, оттуда оно и идет — Ратор ош, это второе имя города. Но как бы там ни было, к тому времени, когда в Алатыре появился четырнадцатилетний Нефедов Степан, в сем городе насчитывалось больше двадцати тысяч жителей, в основном мещане и вчерашние крестьяне, как Иван Нефедов. В городе было девять церквей и два собора, и один из них — Воздвиженский — помнил Иоана Грозного. К этому-то собору, стоящему на самом верху холма, и сбегались все многочисленные улицы города, образуя базарную площадь, которая называлась Венцом.

В будние дни эта огромная площадь бывает почти пустынной, но во время ярмарок и базаров она наполняется людским морем и тогда кажется тесной и маленькой. По краям площади стоят кирпичные лавки, длинные угрюмые лабазы, дощатые ларьки, прилавки под навесами и под открытым небом. Однако во время ярмарок главная торговля идет по всей площади. Нехитрый крестьянский товар раскладывается длинными рядами прямо на земле. Продавцы стоят тут же, над своим товаром, и кто как умеет, так и зазывает покупателей. Сотни голосов, крики, визг поросят, сунутых в мешки, гогот гусей, высовывающих длинные шеи из корзин, ржание лошадей — все это оглушило Степана, и если бы Иван не держал его за руку, он бы уже потерялся в этой шевелящейся, движущейся толпе. Наконец добрались до кудельного ряда. Здесь потише, поспокойней, мужики стоят все деревенские, — в зипунах, в лаптях, в новых белых онучах по случаю праздника. Охапки кудели лежат на подстилочке из соломы.

Пристроились и Нефедовы в конце ряда.

— Придется простоять. Вишь, сколько натащили...

— Давай я постою, — предлагает Иван. — Сам иди пройдись по ярмарке, купи, что надо.

— Наши покупки в кудели. — Дмитрий помолчал. — Хорошо бы Степану пиджак, в зипуне ходить в городе неладно будет...

— Не мешало бы и сапоги купить. В лаптях, что ли, щеголять? — усмехаясь, сказал Иван. Сам он в смазанных сапогах со скрипом, в ловкой суконной борчатке, в картузе.

— Сапоги пусть сам купит, когда заработает денег.

Степан между тем никак не мог понять, почему у него так зудит под рубахой. Может, пояс крепко затянул? Он сунул под зипун руку и тут вспомнил про землю. Вот оно что, а не пояс. Но куда бы теперь деть землю? А где он будет жить, где будет его новое место?..

Голос Ивана отвлек его.

— Пойдем, братец, пройдемся по ярмарке, на людей поглядим, себя покажем. Пошли!

И они отправились — в самую гущу людскую, в самый крик и суету. Долго таскался Степан за братом, мало что видел. Наконец остановились у ларька, где в широком окошке висели парами сапоги, а между сапог, между блестящих голенищ красовалось краснощекое бритое лицо с усиками — как у Ивана. И небрежно бросает старший брат Степану:

— Ну, которые на тебя глядят?

Однако Степан почему-то не особенно и рад. Может быть, он еще и не верит, что Иван хочет купить ему сапоги? А Иван уже ощупывает, осматривает сапоги, растягивает голяшки, костяшками пальцев стучит по подметке, чертит подметку ногтем. И говорит важно:

— Вон те покажь.

Продавец-парень с капризной усмешкой кидает на прилавок другую пару.

— Сапоги покупать — это тебе не лапти покупать, — назидательно говорит Иван. — В них будешь ходить не одну неделю, а до самой женитьбы! — И видно, как он горд, важен, как счастлив при людях говорить такие веские, умные слова.

Наконец он выбрал самые, на его взгляд, лучшие и велел Степану разуть одну ногу. Степан отошел в угол, опустился на пол и принялся разуваться.

— Не эту разувай, правую, — командует Иван.

— Не все ли равно какую? — удивился Степан.

— Стало быть, не все равно. Правая немного полнее левой, по ней и надо мерить.

Мерить тут особенно и нечего — сапог свободно болтался на ноге. Однако как хорошо! После сапога Степану никак не хочется надевать лапоть. Может, он в сапогах и пойдет?