Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

— Может, есть, откуда вы знаете? — засмеялся Степан.

— По всему видно, что вы холостой человек. Постель не убрата, рубашка на вас не глажена. Дайте я уберу.

Она хотела подняться со стула, но Степан остановил ее.

— Вот когда мы познакомимся по-настоящему, вы будете ко мне заходить, тогда я вас сам попрошу убирать постель и все прочее, а сейчас вы моя гостья, сидите, разговаривайте. Может, сказать Аксинье, чтобы она нам принесла чаю? Хотите чаю? — спросил он больше для того, чтобы отвлечь ее от излишнего любопытства.

— Что ж, я согласна с вами сойтись, только с уговором, кроме меня, у себя никого не принимать, — сказала она.

Степан аж похолодел от такой поспешной прямоты.

— Позвольте, то есть, как это никого не принимать?

— Ну женщин, конечно. Мужчин, пожалуйста, сколько хотите. К мужчинам я вас ревновать не стану.

Степан чувствовал, что необходимо сразу объясниться и четко определить отношения. Поэтому он сказал:

— Видите ли, уважаемая Маруся...

— Зовите меня Маруськой! — прервала она его. — Меня все зовут Маруськой. А вы что, рыжий, что ли, будете звать по-другому? Ой, да вы и вправду немножко рыжий! — воскликнула она и засмеялась, забыв на время свое кривлянье и жеманство.

На миг она показалась Степану девочкой-шалуньей, и ему даже немного стало не по себе от жалости к ней. И когда она напомнила ему насчет чаю, он покорно пошел разыскивать Аксинью, не вполне уверенный, что этот чай может быть. Однако он ошибся. Аксинья возилась в кухне и словно ожидала, когда ей прикажут подавать. Она его встретила нетерпеливым вопросом:

— Ну как?

— Что — как? — спокойно сказал Степан, чтобы несколько остудить ее любопытство.

— Понравилась она вам?

— Так она ничего, подходящая...

К чаю Аксинья подала печенье и фруктовую карамель. Слащавая улыбка сводницы не сходила с ее смачных губ.

Маруся была довольна угощением. С хрустом грызла сухое печенье с твердой карамелью, запивая горячим чаем.

— Ты мне нравишься, — говорила она, посматривая на Степана повеселевшими глазами. — Сразу видно, что не скупой. Мне с тобой будет хорошо. Ты мне всегда покупай конфет. Страсть люблю конфеты!

Она и сама не заметила, как перешла на ты. Да Степан и не придал этому особого значения.

— Только вот в чем дело, Маруся, давай договоримся заранее, — сказал он, возвращаясь к прерванному разговору. — Ты правильно угадала, я действительно художник. Мне необходима натура для моих опытов по фотографии, а может, напишу с тебя портрет маслом.

— Как маслом? — не поняла она.

— Ну, масляными красками.

— А-а-а, догадываюсь. Мне, значит, надо всякий раз раздеваться, так ведь?

Степан кивнул головой.

— Мне надо сейчас раздеться? — спросила она, готовая по первому знаку исполнить любую его прихоть.

Все складывалось хорошо. Вскоре выпал благоприятный случай для фотографирования. В фотоателье сделали небольшой ремонт, расширили павильон, покрасили стены и пол. Пока шел ремонт и сохла краска, ателье несколько дней не работало. В это время Степан и привел туда Марусю. Они закрыли входную дверь, чтобы случайно кто не заскочил. Степан принялся налаживать на треноги два аппарата — свой, с составным объективом, и павильонный. Маруся, вполголоса напевая и не торопясь, снимала с себя одежду.

«А у нее, черт возьми, фигура действительно неплохая», — думал Степан, поглядывая на нее. Вместе с одеждой, казалось, она сбросила и всю свою вульгарность, искусственность движений, жеманство, явившись перед ним в естественном виде. Как жизненны и непосредственны легкая сутулость спины, матовая белизна шеи, вздрагивающие груди с смотрящими в разные стороны острыми коричневыми сосками. Кто бы сказал, что она девка легкого поведения, согласившаяся обнажиться, откровенно говоря, за дешевые сладости...

— Иди встань здесь, у этого задника, — сказал он. — Представь себе, что стоишь на берегу и готовишься искупаться.

— А что мне для этого делать? — спросила она, подходя к декоративному фону с изображением голубого озера и белых лебедей.

— Ничего. Просто стой. Можешь заняться своими волосами...

Степан израсходовал дюжину пластинок, запечатлев ее нагое тело в различных позах и положениях. Тем не менее, он не особенно надеялся на успех. Сейчас его больше, пожалуй, увлекала живая натура, хотя сам он это и не вполне сознавал. В нем уже начал пробуждаться будущий скульптор.

Возвращаясь на Остоженку, Степан накупил своей спутнице разных сладостей и пригласил ее в трактир пить чай. Она от всего этого была беспредельно счастлива и весела, как неразумная девочка, которой подарили красивую куклу. Всем своим видом и поступками она старалась внушить окружающим, что в трактир пришла со своим возлюбленным. Степану, не привыкшему к афишированию, сделалось неловко. Он кое-как, наспех, покончил с чаем и поторопился расплатиться с половым. «Черт меня привел сюда!» — ругался он мысленно. Марусе не понравилось, что они так быстро убрались из трактира.

— Мы могли бы еще посидеть. Куда ты так торопишься?

— Надо проявить пластинки, — отговорился он. Никаких пластинок, понятно, он проявлять не собирался. Это он сделает завтра, в лаборатории ателье.

Недели через четыре после той встречи на Волхонке, Степан наконец собрался навестить профессора Серебрякова. Добром бы, пожалуй, так и не собрался, если бы в результате неудачных опытов с объемной фотографией не наступила в его занятиях непредвиденная пауза. Из тех негативов с Марусей он сделал несколько фотографий и бросил, убедившись, что у него ничего не получилось. Маруся назойливо выпрашивала у него эти фотографии, чтобы показать подруге и похвалиться, как она хорошо вышла, прямо картиночка. Но Степан отказал ей, соврав, что порвал их, так как иметь при себе и показывать подобные снимки нельзя, можно попасть в полицию. На самом деле он бросил их в угол на старые конспекты и тут же забыл про них.

Маруся продолжала заходить к нему, хотя надобности в ней уже не было. Степан иногда давал ей деньги, по мелочи — на сладости, на девичью косметику. Равнодушие Степана сильно задевало ее самолюбие. До поры до времени она терпела, не вполне разобравшись в отношениях, которые сложились между ними.

На Большой Никитской перед дверью профессора Степан снова замешкался, представляя, что сейчас появится скрюченная длинноносая старуха с иссохшим лицом. Он внутренне напрягся, чтобы быть спокойным, и позвонил. Через минуту дверь резко открылась, и Степан, хотел этого или не хотел, невольно отступил от неожиданности. В проеме двери перед ним предстала вся в белом, ярко освещенная косыми лучами солнца, падающими из широкого полуокна лестничной площадки, алатырская Лиза. Та самая Лиза, которая была-горничной у Александры Солодовой. Она его не узнала. Длинные волосы, золотистая бородка, московский костюм, хотя и из дешевого материала и немного потрепанный, но все же сшит на него и по моде, во многом изменили его облик. Совсем не так он выглядел три года назад в Алатыре. К тому же столичный город всегда накладывает на людей определенную печать своеобразного лоска. А когда узнала, почти кинулась к нему крикнув: