Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

— Знаешь что, ты молчи, не отрицай, пусть они считают, что ты мой сын. Они тогда лучше будут ухаживать за мной.

— А меня будут ненавидеть, — заметил Степан. — Для чего мне все это надо?

Тинелли пожал ему руку своей мягкой и теплой с желтоватыми пятнами на коже.

— Я тебе действительно оставлю наследство, — проговорил он тихим голосом. — Только это не скоро, я еще поживу. Мы с тобой еще не объездили всю Италию...

Он помолчал немного и хотел еще что-то сказать, но Степан остановил его, видя, что Тинелли очень устал.

— Ладно, ладно, обязательно объездим, только ты сейчас помолчи, — сказал он и провел ладонью по груди старика.

Тинелли опять поймал его руку и, пожимая ее, произнес шепотом:

— Договорились, молчи об этом. Ты — мой сын...

Но Степан не хотел быть ничьим сыном. У него есть родной отец, а у человека больше одного отца не бывает. Отец, отечество, родина — они даны каждому раз и навсегда, и менять их нельзя. Их не выбирают по собственному желанию или настроению. Наследства чужого ему тоже не надо, пусть его получают те, кто имеет на это право...

В тот вечер дочь садовника не пришла в беседку. «Ну и черт с ней — ругнулся Степан. — Не очень-то такая и нужна. Ишь, захотела стать хозяйкой богатого палаццо...»

Выйдя от больного, Степан прошел в сад. В комнате у Тинелли стоял удушливый запах лекарств. Чем только его не пичкали, чтобы поднять на ноги. Или, может, наоборот — уложить основательнее. Вид старика внушал мало надежды. Вряд ли он протянет долго. Что тогда будет с ним, со Степаном? Может, лучше заблаговременно убраться отсюда? Зачем ожидать, когда тебя вытряхнут? А это обязательно случится, как только старик испустит дух. Он его видел, пожал ему руку, это вполне сойдет за прощание. Все равно, если Тинелли и поправится, то он, Степан, надолго не останется у него. Надежды насчет мастерской во флигеле не сбылись и вряд ли сбудутся: там живут люди, не выселять же их оттуда. А работать рядом с Тинелли просто невозможно, он ни на один час не оставляет его одного, надо не надо, повсюду таскает за собой. На черта сдалась такая жизнь ему, Степану.

На следующий день Степан поднялся рано, переоделся в свою одежду, в которой приехал из России, обул тяжелые грубые штиблеты и собрал вещи. А из вещей-то и были всего лишь инструмент для работы по камню, стэки, гипсовый бюст Александры да кусок мрамора, из которого он намеревался высечь голову глухонемой. Общие контуры головы и лица уже были обозначены, тем не менее, это был еще всего лишь кусок камня.

Уложив все это в мешок, Степан осторожно выбрался через лоджию в сад, затем вышел на улицу и спустился к озеру. По объезженной каменистой дороге, связывающей отдельные городки и виллы, расположенные по побережью, Степан добрался к вечеру до выхода реки Тичино из озера. Здесь стоял небольшой городок Сесто-Календе. Ночь он провел в парке на скамейке, голодный. Надо было, уходя от Тинелли, попросить у прислуги чего-нибудь на дорогу. Но он не подумал об этом вовремя.

Проходя по одной из улочек городка, Степан набрел на двух итальянок, сидящих на скамейке в тени платанов. Остановился, постоял немного в отдалении, а затем решительно направился к ним. Ему вдруг пришла в голову мысль попробовать уговорить дам заказать портрет. Он бы прямо сейчас и принялся за дело. Иначе как же он голодный доберется до Милана? А направлялся он именно в Милан. В большом городе легче найти работу, да и насчет заказов проще, чем в таких вот маленьких городишках.

Степан вынул из мешка завернутый в тряпки гипсовый бюст Александры, развернул и поставил его на решетчатое сидение скамейки. Женщины сначала ахнули от восхищения, но потом, словно бы спохватившись, умолкли. Им показалось, что этот бедно одетый человек не иначе, как намеревается всучить им украденную вещь. Но Степан жестами показывал на молодую, которая, несомненно, была дочерью старшей, и на бюст: он, мол, сделает с нее портрет не хуже этого. Женщины ничего не могли понять до тех пор, пока он не вытащил из мешка кусок мрамора и инструмент. Наконец сообразив в чем дело, они расхохотались. Степан принялся объяснять им, что он русский художник, приехал в Италию посмотреть на произведения великих мастеров и поучиться у них. Из его путаных и пространных объяснений женщины поняли только, что он художник и русский. Когда же он расположился на скамейке работать, показав жестами, чтобы молодая поменьше вертелась, они опять расхохотались. Обидевшись, Степан хотел собрать свой инструмент и уйти, но в это время под платаны завернуло ландо, запряженное парой мулов. Женщины взяли со скамейки свои легкие сумочки и уселись на кожаные сиденья друг против друга, а Степану показали на место рядом с кучером. Тот со своим мешком послушно взобрался на передок. Вскоре они выехали из города.

Дорога вилась по берегу Тичино между зарослями кустарника. Две усадьбы объехали стороной, а у ворот третьей ландо остановилось. Женщины направились к узенькой чугунной калитке возле ворот, Степану велели следовать за ними. Пройдя сад, подошли к небольшой вилле, сложенной из белого песчаника. По обеим сторонам широкой лестницы, ведущей к парадной двери, в каменном спокойствии застыли мраморные львы.

Степана ввели в просторную лоджию в первом этаже и оставили его там. «Должно быть, — подумал он, — здесь придется и работать...» Он вынул мрамор, инструмент и положил их на диван, сплетенный из какой-то толстой соломки, а мешок с пальто бросил рядом на полу. В ожидании, пока подойдет модель для позирования, он закурил трубку. Ждать пришлось долго, и появилась вовсе не модель, а старый седой слуга — он принес на подносе обед, чему Степан несказанно обрадовался.

Слуга не удержался от улыбки, глядя, с какой поспешностью Степан покончил с обедом. Чем люди проще, тем они лучше понимают друг друга. Минут через десять слуга пришел снова. На этот раз он принес увесистый кусок желтого сыра и кувшинчик вина, положил все это перед Степаном на круглый столик, сплетенный точно из такой же белой соломки, что и диван. В благодарность Степан похлопал его по плечу и сказал по-итальянски: «Танте грацие, амицо»! Старый слуга засмеялся над его ужасным произношением, показав беззубые десна, красные, точно арбузная мякоть.

Наконец появились и женщины — в белых платьях, в легких домашних туфельках. Старшая с каким-то рукодельем села на диван, а младшая пристроилась на стуле, тоже плетеном. Для работы Степану понадобилась твердая подставка. Он знаками объяснил женщинам, что необходим деревянный стол. Позвали того же слугу, и он принес круглый полированный столик с точеными ножками, другого в доме не оказалось.

Степан работал до самого вечера, и дамы все время оставались на своих местах. Старшая только раза два куда-то выходила, но сразу же возвращалась обратно и снова принималась за рукоделье. Младшая сидела без дела и без конца зевала. Время от времени они перекидывались между собой словами, но к Степану не обращались.