Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

Старый домик брата Ивана осел и покосился. Его маленькие подслеповатые окна, нижними краями уткнувшиеся в завалину, смотрели точно невидящие глаза столетнего старца. Когда Степан с Еленой сошли с саней и двинулись к воротам, им навстречу из низкой, настежь открытой калитки выбежали, толкая друг друга, четверо парней. Впереди бежал Василий. Степан понял, что это все его племянники. Выхватив из его рук чемодан, Василий воскликнул, словно обрадованный подросток:

— Я вас, дядя, увидел в окно! И тетю Лену сразу узнал.

Остальные трое в нерешительности остановились немного поодаль. Из них Степан узнал только Ивана, которому в последний приезд в Алатырь было что-то около одиннадцати. А те двое уже родились и выросли в его отсутствие.

Брат Иван и сноха Вера приезжих встретили в дверях.

— Вот удачно, — сказал Степан после соответствующего ритуала встречи — объятий, поцелуев, как это обычно водится, — вся ваша семья, кажется, в сборе.

— О, это еще не вся, нет Петра, трех снох и внуков, — заметил брат.

— Петр от нас живет отдельно, со своей семьей, — добавила Вера.

Степан, оглядывая тесную избу, молча удивлялся, как может здесь умещаться столько людей. Из передней выползли двое маленьких — девочка и мальчик. Увидев незнакомых, они расплакались.

— А это, наверно, внуки?

— Один внук — Степан, — ответил брат.

— А эта еще наша, самая маленькая.

Вера подняла девочку на руки и принялась ее успокаивать.

И брат, и сноха, конечно, сильно изменились, но выглядели еще неплохо, стариками их не назовешь. Ивану в этом году стукнуло пятьдесят, а Вера на сколько-то лет моложе мужа. Сунув девочку кому-то из парней, она на время исчезла, вскоре вернувшись с глиняным кувшином, полным вонючего самогона.

— Зачем ты принесла, уряж, эту дрянь? Я и хорошего-то вина не пью, — сказал ей Степан.

— Не печалься, у нас найдется кому пить, — она стрельнула глазами на мужа.

Вера выложила на стол все съестное, что нашлось в доме. Подошли и снохи — жены Степана и Ивана. За столом всем места не хватило, и женщины угощались стоя. Тут вдруг вспомнили про Елену. Ее нашли в передней за голландкой. Она свернулась на скамейке в комочек и заснула. Степан стал ее будить, но в ответ она лишь простонала:

— Ради бога, милый, оставь меня, я так устала, что не могу встать.

Вера быстро разобрала постель, Степан стащил с Елены верхнюю одежду и, как маленькую, перенес ее туда на руках.

— Уж больно жена у тебя молодая, ну прямо как девочка, — сказала Вера, наблюдая, как он возится с ней.

— Еще не успела состариться, — отшутился Степан.

— Покойница мать рассказывала, что в Париже у тебя жена была из французов. Ту, знать, оставил там?

Степан ничего на это не ответил: он вообще надолго замолчал. Уже сидя за столом, спросил, как скончалась мать, долго ли болела: едва переступив порог дома, он только о ней и думал.

— Все мы переболели тогда, — ответила Вера. — Тифом. Петр принес его с войны. Не болели только маленькие да вот сам, — она кивнула на мужа, который уже успел осушить несколько стаканов самогона и сидел осоловелый.

— Вот что, браток, сходи-ка ты к новой власти да попроси лесу. Ты человек значительный, тебе не откажут. Вишь, старая Дума и то хотела для тебя дом построить, — заговорил он, мотая лохматой головой.

— Что и говорить, дом у нас никудышный, того и гляди развалится, задавит нас всех, — поддакнула Вера.

Степану неудобно было отказать брату, но и обещать уверенно он ничего не мог. Кто знает, как встретит его местная власть, тем более, что жить-то здесь он не собирается. Все же ответил:

— Попробую, пойду...

На следующий день они с Еленой пошли на кладбище. Вера показала им могилы отца и матери. Два дубовых креста над небольшими холмиками, покрытыми подтаявшим грязноватым снегом — вот и все, что осталось от его родителей. Степан снял шапку и с минуту стоял молча, затем тихо проговорил, обращаясь к Елене:

— Как-нибудь еще приедем и сделаем памятник.

Она кивнула головой.

По дороге с кладбища Степан все же решился зайти в бывшее уездное управление, где теперь размещалась новая власть. Ему сказали, что всеми делами ведает ревком, и посоветовали обратиться к его председателю.

Председатель ревкома, в простой солдатской форме с оторванными нашивками, встал из-за стола и шагнул ему навстречу, протягивая широкую ладонь. Он, оказывается, уже знал о приезде скульптора.

— Спасибо, что вы к нам зашли, — улыбаясь, произнес он басовитым голосом.

Ему, видимо, было около тридцати. Лицо широкое, скуластое, чисто выбритое. На высокий лоб падает густая темная прядь. Он усадил сначала Елену, затем предложил стул Степану. Сам остался стоять.

— Хорошо было бы, товарищ Эрьзя, ежели вы остались бы жить у нас в Алатыре. Вы бы здесь открыли художественную школу...

Степану понравилось предложение, но он откровенно признался, что сейчас не может этого сделать: собрался ехать на Урал.

— Вы не вечно там собираетесь жить?

— Конечно. Поработаю немного, запасусь материалом, а затем вернусь.

— Вот и возвращайтесь прямо к нам...

Степан не умел подходить к делу издалека, не любил крутить вокруг да около. Поэтому и на сей раз сказал прямо, что пришел просить лес для брата на постройку дома. Елену даже напугала его прямота, и она не надеялась на положительный результат. Но вышло все иначе.

— Значит, мы с вами договорились! — произнес председатель ревкома. — Я вам организую жилье, а вы обещаете приехать к нам. Только не советую заниматься лесом да стройкой. Пройдитесь по городу, облюбуйте любой пустующий купеческий дом, мы его реквизируем, и он станет вашим. Там со временем и откроетеную художественную школу...

Перспектива была заманчивой. Это как раз то, к чему он всегда стремился, из-за чего так спешно четыре года назад оставил Италию. И как хорошо, что новая власть предоставляет ему это. Старая городская Дума лишь обещала. Немного подумав, он ответил:

— Нет. Купеческого дома не надо. Лучше отпустите лесу, дом мы с братом построим сами.

— Ну что ж, воля ваша. Я вас понимаю... Лес будет.

Когда Степан рассказал обо всем брату, тот в сердцах воскликнул:

— Был ты дураком — дураком и остался! С таким характером у тебя сроду ничего не будет.

— А мне ничего и не надо, — не обиделся Степан.

— Купчишку пожалел! А они нас жалели, сосали нашу кровь тыщу лет?..

Иван настолько расстроился, что ушел из дома и где-то напился, а потом весь день ругал брата за то, что он лишил его семью каменного дома.

— Ты спасибо скажи, что он добился для тебя леса, — успокаивала его Вера. — Нам ли жить в каменном доме? По нас хорош и деревянный...

В Алатыре Степан и Елена прожили до мая. Они не торопились уезжать, дожидаясь тепла. Еще раз пускаться в путешествие по холоду просто не решились. Степан помогал брату с постройкой дома. Дело продвигалось быстро. Шестеро мужиков срубили сруб за какие-нибудь две недели. Лес был прошлогодней рубки, сухой; поэтому сруб они сразу же стали возводить под крышу. Степану так хотелось свозить Елену в Баево и Баевские выселки и показать ей, где он провел детские годы, но с постройкой дома не удалось этого сделать...