Стефания Аучи - Львы Сицилии. Сага о Флорио

Палермо выглядел мертвым.

Возвращаясь назад, Винченцо прошел мимо лавки Гули. Из любопытства.

Лавка была пуста. Сам Гули стоял за прилавком и отрешенно смотрел в окно. Увидев юношу, он сплюнул на пол.

Поплюй-ка теперь! — думает Винченцо. Он ищет в стопке бумаг вексель, улыбается, вот он: подпись Гули, черным по белому.

Иньяцио приоткрыл окно, чтобы выпустить дым от жаровни.

— Мне не доводилось еще видеть, чтобы столько лавок закрывалось за такое короткое время. Даже Ингэм говорит, что у него гораздо меньше заказов…

— Еще бы! После того как ушли его соотечественники, торговля умерла. Им теперь никто не мешает, а у нас одни неприятности с неаполитанцами. — Винченцо качает головой. Слишком много перемен, слишком быстро наступили они.

Никто не смог помешать возвращению Бурбонов. Сицилийцы разделились: Палермо ненавидел Мессину; жители Трапани — союзника Мессины — ненавидели Палермо. Катанцы были сами за себя. Они могли сказать, что у них старейший парламент в мире, но совершенно не знали, что с ним делать. Их, сицилийцев, объединяло одно: неприязнь ко всему, что находилось там, «за маяком», за Мессинским проливом.

А потом случилась беда. Бурбоны вернулись в Неаполь.

Начиная с декабря 1816 года на все административные и военные должности на Сицилии назначались неаполитанцы. У Палермо не осталось ни власти, ни независимости. Обременительные пошлины, ограничения торговли окончательно подорвали его экономику.

Она и так в последнее время развивалась плохо, а тут остановилась совсем.

Винченцо закрывает конторскую книгу.

— В этом месяце расход больше, чем приход, но у нас есть векселя. — Он роняет голову на вытянутые руки, громко зевает.

Иньяцио неодобрительно косится на него. Винченцо бормочет извинения, выпрямляет спину. Дядя показывает ему счета, потрясает векселями.

— Мы не благотворительное общество. Хватит с меня отсрочек.

Они продолжают работать. Молча, плечом к плечу. Иногда Иньяцио кажется, что рядом с ним брат, и тогда он обращается к нему на калабрийском диалекте. Винченцо поднимает голову, во взгляде недоумение.

В такие моменты воспоминания сжимают Иньяцио грудь, и щемящая грусть наполняет сердце.

На следующее утро Винченцо, едва проснувшись, видит, что дядя уже собрался.

Иньяцио рассматривает кольцо матери, любуется, как оно сияет в дневном свете. Переводит взгляд на Винченцо.

Жаль, Розе Беллантони не довелось увидеть внука!

Иньяцио слышит, как Винченцо тихо ругается, склонившись над тазом с мыльной пеной. Салфеткой промокает кровоточащий порез под губой.

— Ну что? С утра пораньше нервничаешь? Дай сюда, я помогу.

Винченцо садится. Дает дяде бритву.

Рука у Иньяцио твердая, быстрая.

— Что с тобой происходит, Винченцо? — Он говорит тихо, чтобы Джузеппина не услышала. Ополаскивает бритву. Металл ударяется о керамику. — Что-то с тобой не то в последнее время. И мама тоже заметила.

— Так, ничего, дядя. — Винченцо отклоняется назад.

— Не шевелись, не то будет больно, — приказывает Иньяцио, придерживая подбородок племянника. — Что-то серьезное? Связанное с деньгами? Ты что-то скрываешь?

— Нет, не это.

Иньяцио проводит бритвой по намыленной коже.

— Женщина?

Винченцо колеблется. Затем едва заметно кивает.

— Понятно.

Парень краснеет.

— Осторожно, Виченци, выбирай, на кого засматриваешься! — Лезвие мягко скользит по подбородку. — И думай, что ты делаешь и с кем. Кровь у тебя молодая, кипит. Но смотри не наделай глупостей!

— Дядя, ты же знаешь, я уже не ребенок. — Винченцо смутился и помрачнел.

— Знаю. Но женщины могут лишить нас рассудка. А разум тебе еще пригодится. — Иньяцио закончил, вложил бритву в руку Винченцо. — Я жду тебя в магазине. Поторопись.

Изабелле Пиллитери шестнадцать лет, у нее черные волосы, сияющие глаза и лебединая шея. В ней есть грация, утонченность, темперамент, сочетающий в себе скромность послушницы и пылкую чувственность.

Красивая она. Очень.

Не одну голову в Палермо вскружила. Но она из обнищавшей семьи, потому что ее отец — мир его праху — был азартный картежник. Усадьба в Багерии, фамильные драгоценности — все забрали кредиторы. Однажды отца нашли в постели мертвым.

Изабелла знает, что он отравился, но про это не говорят. Самоубийц не отпевают в церкви.

Брат таскается к женщинам легкого поведения. С матерью сплошные ссоры.

Им больше никто ничего не отпускает в кредит. Только этот молодой человек из дрогерии верит их обещаниям.

Изабелла знает, что нравится ему. Не удивляется, когда замечает его по утрам и вечерам под окнами дома на площади Святого Элигия. Дом принадлежит дяде по материнской линии, он пустил их сюда из жалости.

Этот юноша немного старше ее, он очень обходительный, говорят, у его семьи водятся деньги. Но ее не прельщает такая партия. Она — дочь баронов. У них больше нет земель, есть только долги, выплачивать которые придется и внукам. Но они едят из фарфоровых тарелок, и неважно, что в них — только брокколи и лук. Этот молодой человек — всего лишь разбогатевший босяк.

И все же…

А вот и он, как и каждое утро.

Изабелла отступает за занавеску.

— Мама, там опять юноша из лавки, — говорит она.

— Ух, как надоел! — баронесса Пиллитери хочет увести дочь от окна. — Не вздумай заигрывать с ним. Зачем он нам? Твой брак — единственный шанс поправить наше положение. Тебе нужно подыскать хорошую партию, и как можно скорее.

Но Изабелла сопротивляется, бросает взгляд на Винченцо, тот кивает в знак приветствия.

— Бесстыдница! Что ты делаешь? — Мать отталкивает ее, задергивает шторы. — Хочешь все испортить? Он же дикарь, деревенщина, из тех, что пачкают руки работой.

Изабелла повинуется. Она знает, что аристократы всегда выбирают себе ровню и что ее красота — ценный дар. А еще она знает, что красота быстро проходит.

Но она не может забыть взгляд Винченцо Флорио. Другие ухажеры так на нее не смотрят. Его взгляд проникает в самое сердце, заставляет краснеть от смущения, завораживает, причиняет боль.

В следующее воскресенье на вечерней службе в церкви Сан-Доменико Винченцо садится за Изабеллой Пиллитери.

Он не пошел с Джузеппиной утром в церковь Санта-Мария ла Нова. Присутствие матери его тяготит, вечно она хочет знать, что он делает, куда идет. Лучше с Иньяцио, тот лишь строго посматривает на него.

Ну и что? Ради кошачьих глаз Изабеллы, ради одного ее взгляда он готов терпеть и назойливость матери, и молчаливое осуждение дяди.

Белая, как мрамор, кожа Изабеллы оттеняется черным цветом волос. Ему кажется, что он чувствует ее тепло, исходящий от нее запах пудры. Он представляет, как под его пальцами бьется синяя жилка на ее шее, скрываемая воротником.