Стефания Аучи - Львы Сицилии. Сага о Флорио

— Тем, кем была для тебя графиня Спадафора?

Тот смеется.

— Touché! [13] Поддел! ( фр. ) Только, в отличие от графини, твоя жена не вращалась в светском обществе. Согласись, это так.

— Согласен, — сухо и резко говорит Винченцо.

Бен склоняет голову набок. На суровом лице, отмеченном печатью времени, проступает снисходительная улыбка.

— Я считаю, ты сделал идеальный выбор. Помню твое маниакальное стремление найти титулованную жену… в то время как рядом с тобой было сокровище. Эта женщина — настоящая жемчужина, Винченцо.

Тот кивает, не отрывая глаз от марсалы, делает глоток.

Выбор вынужденный оказался идеальным.

— Да! И вот еще что… — Англичанин громко смеется, что тоже не свойственно ему, всегда контролирующему свои эмоции. Должно быть, дело в алкоголе или в эйфории от только что подписанного соглашения. — Знаешь, когда ты начинал строительство винодельни в Марсале, я думал, ты никогда не обойдешь нас с Вудхаусом. — Отпивает глоток, посмеивается. — Я ошибся и на этот счет. Бог свидетель, ты — самая большая моя ошибка в расчетах.

Привалившись к его плечу, Винченцо тихо отвечает:

— Когда мы начинали, я, ты, мой дядя… здесь ничего не было. Ни одного промышленного предприятия, компании и страхового общества. У нас не было препятствий и конкурентов, и что бы мы ни делали, все казалось безумием. — Он обводит рукой зал с гостями. — А сейчас…

— Сейчас все переменилось.

— Кое-что. Не все.

Ингэм тоже смотрит на мужчин в комнате: аристократы из старинных родов Сицилии и аристократы, купившие земли и титулы на аукционах по банкротству.

— Старое и новое, — говорит он чуть слышно. — Я тебе этого никогда не рассказывал. Но много лет назад, когда я купил имение барона ди Скалы, мне сказали, что в придачу к нему я могу получить титул. Барон?! Я?! — Он смеется, но смех его грубый, резкий. — Твой дядя Иньяцио был еще жив. Однажды я встретил его, и он поприветствовал меня, добавив титул к имени. И я сказал ему, что если я барон, то он князь, потому что, судя по его поступкам, из нас двоих он точно благороднее меня.

— Мой дядя был дворянином по духу, — говорит Винченцо с болью в голосе.

— Воистину так. Чего не скажешь о некоторых присутствующих здесь в зале. — Тон Ингэма смягчился, но только на мгновение. — Не забуду, как я приехал в Палермо. Еще молодым человеком я попал сюда с другими англичанами по воле моей семьи, торговавшей тканями и потерявшей все в кораблекрушении. Я сделал ставку на эту землю и остался, даже когда все мои соотечественники вернулись на родину. На плаву меня удерживала одна только мысль, что на следующий день меня снова ждет работа. Спасибо Богу за это и за то, что я до сих пор жив… я и правда благодарю его каждый вечер, прежде чем положить голову на подушку. Я врос в эту землю, узнал ваш народ, я научился одинаково и любить его, и презирать. Мне не нужно поместье, чтобы быть Беном Ингэмом, который в Америке инвестирует в железные дороги нового мира.

Винченцо не отвечает. Потому что понимает: дело не в деньгах и власти, нет, какое-то другое, тонкое чувство побуждает людей всегда отступить на шаг перед аристократом, преклонить голову в знак почтения.

Винченцо не произносит вслух мысль о том, что преклонение перед высшей знатью у сицилийцев в крови. Ни богатства, ни тем более опыта недостаточно, чтобы добиться их расположения.

Недостаточно, если у тебя нет титула, дворца.

Если ты не благородной крови.

— Она. Она прекрасна.

Винченцо склонился над чертежом виллы, которую для него проектирует Карло Джакери. Светлой, необычной, окруженной зеленью.

Архитектор вздыхает с облегчением. Нелегко угодить уважаемому дону Флорио. Он закуривает сигару, предлагает и Винченцо, но тот отказывается. Потом садится в кресло у рабочего стола.

— Значит, тебе все нравится?

Винченцо подсаживается к нему.

— Вполне. Хотя я пришел сюда не только по поводу виллы.

Джакери вытягивает ноги.

— Но и по поводу тоннары в Фавиньяне, верно? В прошлом году, когда ты взял ее в аренду у Паллавичини из Генуи, я подумал, не прыгаешь ли ты выше головы? Ведь у тебя были уже Аренелла, Сант-Элия и Соланто…

— В Фавиньяне и в Формике улов, как у всех трех, вместе взятых. Поэтому я их и выбрал.

Они смотрят друг на друга. Винченцо кивает.

— Я заказал оливковое масло и бочки. Они уже плывут на Эгадские острова. Я тоже собираюсь туда. И хочу, чтобы ты поехал со мной.

На следующий день они уже в море. Никто не знает, куда они направляются. Плывут вдоль залива Кастелламмаре, проплывают мыс Сан-Вито. Сразу за ним на горизонте показываются Эгадские острова.

Как только они причаливают, на пристани собирается толпа рыбаков — посмотреть на пароход с металлическим корпусом, занявший весь порт. Черные от солнца и морской соли лица, одежда болтается на худых телах. Немного поодаль — женщины с полураздетыми и босыми детьми. Остров безжизненный, домá — полуразвалившиеся халупы. Бедность здесь осязаемая.

От группы отделяется человек: его тело похоже на ствол дуба, волосы кудрявые, а борода доходит до середины груди.

— Я — Вито Кордова, раис. — Он опускает голову. — Ассаббинирика , Господь в помощь.

Винченцо рассматривает его. Протягивает руку и отвечает на диалекте:

— Дон Винченцо Флорио. Я новый арендатор тоннары.

— Вы?

— Я.

Рыбак щурит и без того узкие в сетке морщин глаза. Вытирает мозолистую руку, всю в рубцах, о штаны, неуверенно отвечает на рукопожатие.

— Сюда из Генуи никто никогда не приезжал. А вы откуда будете?

— Я из Палермо. Паллавичини сдали мне в аренду тоннару на девять лет.

На древесном лице Кордовы блеснуло удивление. Генуэзские хозяева всегда посылали управляющих и никогда не приезжали сами.

— И что вы хотите посмотреть? Марфараджу и лодки?

— Ммм. Вы с чего посоветуете начать?

Кордова указывает на обветшалые постройки и идет на несколько шагов впереди Винченцо и Карло. За ними шествует все селение, как в крестном ходе. Шаги вздымают песок и пыль, а ветер порывисто прочесывает тучи сухой морской травы посидонии.

Тоннара стоит в самом тихом уголке бухты. Камышовые крыши, проломы в стенах и мотки веревок, брошенных на солнце, свидетельствуют о сильном запустении.

Винченцо закусывает губу, затем вполголоса обращается к Карло:

— Паллавичини берет с нас более трех тысяч унций за одну из самых богатых рыбой тоннар на Сицилии… а посмотри, в каком состоянии он ее содержит.

— Ничего не хотят делать. — До Винченцо долетает голос старика, притулившегося на табурете у входа в строение. — Им только монеты подавай.

Они обмениваются взглядами: смиренным и горьким — старик; любопытным — Винченцо.