Павел Загребельный - Шепот

- Оставь его! - велел штабсарцт Гриню, а когда тот ошарашенно вытаращился на него, выгнулся и разрядил свой автомат прямо в голову Игнаца.

И как раз в этот миг он попался на мушку автомата Шепота. Короткая очередь как бы пришила штабсарцта к земле. Белый снег у ног немца запятнился алым. Алое растекалось все шире и шире. Кемпер попробовал шевельнуться, но только застонал и остался на месте. Ярема подполз к нему, хотел помочь штабсарцту, тот заскрежетал зубами, выдираясь из мрака, заволакивавшего его сознание, прохрипел:

- Не шевелись! Пусть те…

Имел в виду куренного, доктора Зенона и Гриня, который плелся за своими вожаками. Из-за конского трупа снова ударил автомат, высекая перед самым носом куренного и доктора Зенона осколки черной мерзлой земли из-под снега. Куренной и Гринь ползли вперед, время от времени стреляя иа пистолетов. Доктор Зенон испуганно затих, вжимаясь своим пенсне в снег, потом стал отползать туда, где лежали немец и Ярема. Ярема бросил взгляд на штабсарцта. Тот не обращал внимания на течение боя, боролся со своей раной, ощущал только боль и бессилие, вызванное этой болью. Ярема бинтовал ему ногу, туго наматывая все бинты, которые нашел в мешке Кемпера. Бинтовать было неудобно, он боялся поднять голову от сугроба, но когда услышал тяжелое сопение доктора Зенона, чуть приподнялся на локтях и взревел:

- Куда? За всеми давай, зас…

Замахнулся автоматом на проводника службы безопасности, хотя тот и не мог этого видеть, так как полз за дом. Кемпер пришел в себя, прошептал:

- Проклятые идиоты!

Ругал всех своих спутников или только Ярему, а может, доктора Зенона?

- Вперед! - крикнул Ярема Зенону. - Иначе покончу с тобой вмиг.

Куцая черная фигура замерла в снегу, потом судорога прошла по ней, фигура дернулась и в таком же быстром темпе, как только что отступала, поползла вперед.

Ярема все-таки не удержался и разрядил полмагазина, но разрядил не в спину проводника службы безопасности, а в конский труп, надеясь хоть одной пулей попасть в того большевика. В ответ прозвучало три коротких очереди со стороны пограничника. Гринь, зацепленный пулей, взревел, поднялся на ноги, хотел бежать вперед, но успел сделать лишь три шага, как новая пуля уложила его навеки.

Потом настала очередь двух жандармов и доктора Зенона, который опять было попытался бежать назад, но повернулся не очень ловко, за что сразу же получил подарок от укрытого за лошадью пограничника. Куренной лежал теперь в снегу неподвижно и издали кричал жандармам, призывая их к атаке. Жандармы не решались. Видно, хорошо понимали, что, пока добегут, пограничник уложит их всех. Пока что они палили по пограничнику из автоматов, умело меняли магазины, чтобы не делать длинных пауз между сериями и, наверное, чтобы не слушать голоса куренного, который одинаково уже не мог поднять их ни в атаку, ни даже на бегство. Ярема тоже бил по пограничнику. И немец понимал, что судьба их теперь зависит от чистого случая, и попытался тоже послать из своего автомата несколько очередей. Пограничник огрызался реже, наверное, берег патроны, но выстрелы его были все так же метки, и все таким же неуловимым оставался он для жалких осколков грозной еще полчаса тому назад банды куренного.

- Там сидит какой-то дьявол, - сказал Ярема, - его не берут наши пули. Я сам пойду туда, чтобы убить его собственными руками.

- Не будь идиотом, - сплюнул Кемпер, - мы должны вырваться из этой авантюры целыми. Я и ты. Ясно?

Наконец он услышал от немца то, чего ждал уже давно, услышал, но как же поздно и неуместно это прозвучало! Не спасутся они, не тронутся с места, пока жив пограничник. А кто же его уничтожит?

А Шепот был уже ранен несколько раз. Тяжелой и холодной стала левая нога, пробитая пулей выше колена, заливала глаза кровь из царапины на голове, жгло в спине. Бросаться во все стороны, как перед ранением, он уже не мог. Стрелял, почти не меняя позиции, чувствовал, как тяжелеет автомат, перед глазами наплывала тьма, и он видел черный снег и на нем еще чернее пятна бандитов и бил по тем пятнам, и черное пламя вырывалось из раскаленного автоматного дула. Еще немного, еще! Не сомневался, что его выстрелы уже услыхали, что начальник уже ведет сюда заставу, видел, как галопируют кони в глубоком снегу, как высоко поднимают ноги, вырывая их из глубоких сугробов, как грудью разбивают снежную целину, как тяжело спадают круглыми животами в мягкую холодную белизну. И опять темнело у него в глазах, и снег становился черным, и среди безграничных черных снегов барахтались фосфорически сияющие кони, светились далекими холодными огнями, которые никак не могли приблизиться к нему, к сержанту Шепоту, снять пелену с его глаз, чтобы опять забелели вокруг снега.

Он не знал, что застава ведет бой с бандеровцами далеко от него, а подмога, вызванная сержантом Мотькиным, должна прибыть не скоро. Не мог дождаться коней с товарищами, закрыл на мгновение глаза, а когда открыл их, увидел перед собой, по ту сторону лошадиной туши заросшую морду, увидел разинутый рот, который, видимо, что-то кричал, и, еще ничего не поняв, выпустил прямо в тот рот порядочную очередь из автомата и сразу стал бить направо по набегающим заросшим мордам, которые, казалось, видел даже зажмурив глаза, знал, что они должны возникнуть именно там и именно после того, как его огонь слижет первое кричащее чудовище.

Немец тоже знал, что опоздал со своим предложением Яреме, он мог бы промолвить слово об их спасении намного своевременнее, когда еще были целы у него обе ноги, и знал он, что не смогут они тронуться с места до тех пор, пока будет жив пограничник.

- Он должен стать мертвым, - пробормотал он, - слышите, он должен стать мертвым.

Словно бы Ярема не знал этого и не желал этого более всего на свете! Но что было делать? Самому срываться в нападение на пограничника? Нелепо! Да и немец не пустил бы его. Поднять жандармов? Но где была такая сила?

А ведь где-то уже скакала на ошалелых конях помощь пограничнику, должна была появиться с минуты на минуту, и тогда всем им конец безвозвратно. Ярема облизал губы. Посмотрел в свинцовое небо, хватил ртом воздух. Безнадежная пустота возникла у него в груди и в голове, пустота ширилась и ширилась, звериное рычание родилось в его пересохшем горле, вырвалось изо рта, неожиданно для самого себя он вскочил на ноги и заревел во всю мочь:

- А-а-а!

Гигантскими скачками одолел с десяток метров, протягивая за собой цепь дикого «А-а-а», и те, что лежали впереди, - подхлестнутые его воем, тоже вскочили на ноги, куренной по-волчьи пробежал немного на четвереньках, а потом тоже завыл и погнал наискосок к конскому трупу. Когда Ярема, исчерпанный своим неожиданным порывом, упал в снег, куренной и жандарм уже добегали до пограничника, а тот не стрелял, словно бы решил прекратить сопротивление или же надеялся, что из тыла нагрянут его товарищи и покончат с бандитами. Ярема рылся в снегу, как обессилевший пес. Хотелось снова завыть, пугая самого себя, он стал приподниматься, упираясь грязными ладонями в чистый, жгуче-холодный снег. И вот тогда заговорил автомат пограничника.