Павел Загребельный - Шепот

- Может, хотите послушать? - сказал капитан непривычно мягко часовому.- А я здесь побуду.

- Нет, товарищ капитан, как же это… - смутился дежурный. - Я ведь на посту.

- Ну, хорошо, как хотите, - не стал настаивать Шепот. Заглянул в свою командирскую комнату, узкую, серую, неприветливую. Солдатская койка, столик, стул, карта на стене, коричневый сейф - и больше ничего. Ага, еще шинель на стене. Привык вешать прямо на простой гвоздик. Старшина предлагал поставить деревянную конторскую вешалку. Шепот отказался. Да и места свободного не было. Он привык к суровому быту, не любил обставлять себя лишними вещами, вещи сковывали, мешали свободно двигаться, думать, даже - мечтать. Ночами, оставаясь в таких вот узких командирских комнатках с узенькой железной койкой, с узеньким суконным одеялом, он мог часами не спать, и перед глазами у него проходили целые процессии лет и видений, возвышались посреди них тяжелые холмы жизни, окутанные тучами или затканные туманами, с натянутыми между ними белыми струнами бабьего лета, звучали голоса, слышался приглушенный женский смех, выстрелы пробивались сквозь него, а еще глубже лежали его желания, пытались вырваться из-под разноцветной ветоши воспоминаний, всякий раз напоминали о себе глухо и жалобно, но он подавлял их, заглушал усталостью, строгостью поведения.

Делать в комнате было нечего. Шепот понимал, что вынужден будет пойти в ленинскую комнату, иначе это расценят как неуважение не только к певице, но и к пограничникам. Не хотел ставить себя над своими солдатами - и потому, хоть с большим желанием послушал бы пение по радио, все же направился в ленинскую комнату.

Вошел туда тихо, так, что на него никто не обратил внимания. Все ждали, что певица начнет сейчас новую песню. Она стояла возле толстого кудрявого мужчины, игравшего на широком аккордеоне музыкальное вступление, ждала, готовилась, а ее слушатели тоже готовились уловить первые звуки женского голоса, от которого постепенно отвыкали в этих одиноких горах, но забыть который ни один из них не мог.

Шепот почему-то не взглянул сразу на певицу, а посмотрел на ее аккомпаниатора. Невысокий, плотный мужчина лет сорока, с откормленным лицом, слегка маслеными глазами, с кудлатой темной головой, во фраке, на ногах- лакированные туфли. Ему бы сюда рояль, круглый вертящийся стульчик, чтобы он крутился туда-сюда, взмахнул над клавиатурой короткими своими руками, встряхнул кудрями, выпучил глаза. Но на заставе такую роскошь, как рояль, еще никто не догадался поставить, вот и приходится расфранченному концертмейстеру таскаться с аккордеоном. Все это подумал капитан без малейшего пренебрежения к незнакомому концертмейстеру, в каком-то ленивом, странно замедленном ритме. И, думая так, избегал бросить хотя бы один взгляд на певицу, как бы боясь чего-то. Но как только она взяла первую ноту и он услышал ее голос, нежный, тоскующий, пронизанный неизъяснимой болью, темный вал воспоминаний налетел на него, ударил в грудь, капитан невольно зажмурил глаза, не оборачиваясь, нащупал ручку двери и тихо попятился из комнаты.

Прижался плечами к стене, будучи не в силах отойти дальше, стоял, слушал. Напротив него, перепуганный внезапным появлением начальства, застыл дежурный по заставе, перед этим на цыпочках подкравшийся к ленинской комнате, чтобы хоть краешком уха уловить неземное пение. Покраснев от растерянности, дежурный козырнул, что было уж совсем некстати, но капитан, наверное, вообще не видел и не слышал ничего в это мгновение, кроме голоса, рвавшегося из-за непритворенной двери и наполнявшего нежной грустью этот суровый приют оторванных от мира людей с чувствительными сердцами и душами, жаждущими красоты.

Старшина Буряченко приметил, как кацитан тихонько вошел в ленинскую комнату и как выскользнул незаметно с первыми же звуками голоса певицы. «Ну какой же человек твердокаменный», - подумал Буряченко и уже пожалел, что начальник заставы вернулся о границы до окончания концерта. Бродил бы уж там до самой темноты - тогда все обошлось бы проще. А так надо знакомить артистов с капитаном, что-то говорить, а что именно - старшина толком не знал, к тому же боялся какой-нибудь выходки со стороны капитана, и тогда у артистов сложится совсем нежелательное впечатление об их заставе.

Однако служба есть служба, и, когда была пропета последняя десня, а пограничники вволю нахлопались, понабивав до красноты свои крепкие ладони, старшина раздвинул круг, которым окружили артистов солдаты, пригласил певицу и ее аккомпаниатора познакомиться с начальником заставы.

- Товарища Ростислава мы не дадим! - крикнул сердито сержант Гогиашвили. - Он согласился послушать, как играет наш Микола.

- Правда, - красиво складывая губы, промолвил корцертмейстер, - интересно послушать. В таком глухом уголке - и божественные звуки музыки… Знаете, это…

Он артистически развел руками, поклонился певице:

- Поди, Богданка, представься начальству.

Старшина пропустил певицу вперед, незаметно погрозил хлопцам: мол, не заставляйте человека тут с вами нянчиться после такого концерта.

- Куда прикажете? - спросила Богдана старшину, очутившись между дверей в комнаты дежурного и капитана. Буряченко постучал к капитану, услышал какой-то сдавленный звук, дверь медленно растворилась. Шепот, поправляя пояс, словно ждал высокого гостя и готовился рапортовать, стоял перед ними, заступая дорогу, потом спохватился, растерянно отошел в сторону, сказал изменившимся голосом:

- Прошу.

Богдана вошла первой, старшина за нею. Певица с любопытством окинула комнату взглядом, но уже через минуту любопытство ее сменилось скукой - глазу не за что было зацепиться, в особенности глазу женскому, она неуверенно переступила с ноги на ногу, покачнулась, как бы в поисках опоры, чуть робко сказала:

- Это вы здесь живете?

- Да, - сказал капитан Шепот, - здесь живу. Позвольте представиться: капитан Шепот.

- Богдана, - протянула она ему руку. Капитан взял ее руку, вернее, не взял, а только слегка коснулся и мгновенно отпрянул в сторону.

- Прошу садиться, - сказал он.

Богдана еще раз огляделась, искала, видимо, на что же здесь могут сесть сразу столько людей, растерянно перевела прозрачно-наивные глаза ра Шепота:

- А вы как же?

- Ну… - смутился капитан. - Я могу и постоять. Или - на кровати.

- Разрешите идти? - приложил к козырьку руку старшина, сообразив, что лучше не торчать тут и не вгонять своего капитана в еще большее смущение. Знал, что помочь не может, так не хотел и мешать.

- Хорошо, идите, - неохотно отпустил его капитан.

- А вы все же садитесь,- сказала Богдана, когда за

старшиной закрылась дверь. - А то мне неловко: расселась, а хозяин стоит. Да еще такой хозяин - капитан!