Павел Загребельный - Шепот

- Небольшой чин, - попробовал было усмехнуться Шепот. Бровь у него поднялась еще выше, и Богдана не могла оторвать взгляда от этой странно приподнятой брови. Ей чем-то нравился этот странный капитан, что-то угадывала в нем ее чуткая женская душа и, верно бы, разгадала до конца, если бы он сам пришел ей на помощь хоть чуточку. Но капитана одолевала иная забота. Он играл роль внимательного хозяина. Спросил, не показывали ли ей заставу. Богдана ответила, что видела все. Тогда Шепот поинтересовался, какое впечатление у нее от заставы, как ей понравились люди. Впечатление было прекрасное.

Капитан умолк. Присел на краешек койки, постукивал пальцем но голенищу сапога, нервно подергивал бровью. На Богдану не смотрел. Боялся увидеть то, что увидел полчаса назад в ленинской комнате: гибкую, как растение, девушку с длинной нежной шеей, с ищущим взглядом. Она напомнила ему ту, которую забывал всю жизнь и не мог забыть. Одним взмахом тонкой руки она сделала чудо: возвратила прошлое, которое он не хотел возвращать, ибо знал, что это - невозможно. Даже голос у нее был такой же, как у Гали Правды, а может, это ему просто показалось. Разве впервые с ним такое?

- Что же вам еще показать? - смущаясь все больше и больше, нарушил молчание Шепот. - Может, хотите посмотреть наш лес?

- Я выросла в лесу, - засмеялась Богдана.

- Ну тогда… - капитан не знал, что говорить дальше.

- Знаете что? - вскочилд со стула Богдана. - Пока там мой Ростислав будет слушать ваших баянистов, давайте в самом деле пойдем в лес!

Она балансировала на одной ноге, скользя в сторону капитана, ей -было тесно в этой узкой серой комнате, а может, как и та, прежняя, она не могла без опоры. Шепот испугался, что вынужден будет поддержать ее хоть под локоть, вскочил с койки и открыл дверь. Богдана выскользнула в коридор.

Уже у выхода она решила, что следует познакомить капитана с мужем, по-хозяйски повела Шепота в ленинскую комнату, стояла там ровно столько, сколько мужчинам нужно было, чтобы пожать друг другу руки, назвать себя и сказать несколько принятых в таких случаях ничего не значащих слов, потом крутнулась и, крикнув Ростиславу, что начальник заставы хочет показать ей буковый лес, побежала на, улицу.

Шепот догнал ее уже за ручьем. Она шла впереди, не оглядываясь, не обращаясь к нему ни с одним словом, лишь иногда нагибалась, хватала листочек, прикладывала его к губам, словно раздавала поцелуи, и, небрежно отбросив листок, шла дальше. Капитан догнал ее, пошел рядом. Она скосила на него свой длинный, с загнутым кверху уголком глаз. Ему показалось, что Богдана ждет от него каких-то слов, нельзя было терять времени, ему выпал невероятно счастливый случай: если у человека может быть вечное прошлое, то вот оно рядом, вынырнуло из-за тяжелых пригорков жизни, мелькнуло, и если не задержишь его, то исчезнет, на этот раз бесследно и навсегда. Как часто мы теряем счастье только потому, что не решаемся своевременно протянуть руку, произнести несколько слов, заглянуть хоть раз в глаза! Раскаиваемся потом всю жизнь, строим в уме целые замки из прекрасных, пышных, цветистых слов, но поздно, поздно!

Нужно было отбросить все опасения, быть готовым к презрению, к тяжелейшим обидам, к обвинениям в легкомыслии и волокитстве (незнакомой замужней женщине в первый же час знакомства плести черт знает что!), нужно было…

- Вы поете в опере? - спросил лишь бы спросить. Она тоже, видимо, чувствовала, что капитана тревожит иное, что ему хочется не такого разговора, но, чтобы поддержать его, ответила охотно:

- Какое там в опере! Просто в филармонии. Я только в этом году закончила консерваторию, талант у меня - комариный. Ростислав помог устроиться в консерваторию. Он там влиятельный человек.

- У вас прекрасный талант! - горячо возразил капитан.

- Пусть будет прекрасный, - засмеялась Богдана. - Мне же лучше!

Он зашел немного вперед, стал перед нею, она тоже остановилась, взглянула на него. Оба молчали.

- Долго мы так простоим? - спросила Богдана,

- Простите, я хотел… Лучше давайте пойдем дальше. Если позволите…

Снова пошли, Богдана хваталась за все, что попадалось по пути, она не могла не зацепиться хоть за что-нибудь, если была малейшая возможность, и этим еще больше напоминала ту, в поле, возле сухого, черного, как крик земли, дерева.

И тогда он наконец заговорил.

- Вы ни о чем не расспрашиваете меня, да я и не очень поддаюсь на расспросы, ибо привык к одиночеству во всем, что касается так называемого личного. И разговорчивым никогда не был, а вот сегодня что-то со мною происходит и хочется рассказать вам так много и такое, чего никому никогда не рассказывал и не расскажу…

- Только не обвиняйте меня потом, что я выведала ваши военные тайны, - засмеялась Богдана.

- Совсем не тайны - и совсем не военные. Если хотите знать…» Дело в том, что я… был женат…

Она, казалось, ждала всего, только не этих слов. Опять хотела перевести все в шутку:

- А я даже и сейчас замужем.

Сама поняла, что сказала глупость, и покраснела от неловкости. Но Шепот притворился, что не слышал ее слов.

- Скажу вам откровенно: много людей еще и сейчас считают нашу службу необычайно романтичной, каждый хочет видеть в ней нечто от легенды, люди всегда охотно занимаются мифотворчеством, без этого им жизнь скучна и, если хотите, невозможна - так профессия пограничника стала одним из мифов нашего времени… И это справедливо. Больше я ничего вам не скажу об этом, чтобы вы но подумали, будто я хочу и вас агитировать. Наоборот. Я стараюсь отпугивать от себя таких, как вы, и особенно вас…

- Зачем же? - Так надо… У меня была жена… Увлеклась романтикой моей профессии, была в восторге от всего: и от одинокой заставы в горах (а служил я тогда в Туркмении), и от простого, как у первобытных пастухов, быта, и от постоянной напряженности, в которой пребывали все на заставе и которая затронула даже ее… Все складывалось так прекрасно, что-то необычное было в наших отношениях, а потом… Она просто не выдержала напряженности… Даже не знаю, как точнее определить ее внутреннее состояние. Одним словом, когда меня перевели на Чукотку, она уехала к матери в Симферополь, и за три года я видел ее только на протяжении двух месяцев, а точнее сказать - семидесяти дней… Совершенно достаточно, чтобы отвыкнуть, а то и совсем забыть человека. Не для меня, конечно, а для нее. Я думал о ней все время. Полярная ночь, заснеженные просторы Чукотки так безнадежно пустынны, что их невольно заселяешь хоть в воображении, и, ясное дело, первым человеком, которого ты бы хотел видеть перед собой на том беспредельно белом фоне, всегда «была и будет любимая… А она жила в городе, лежавшем на пути больших человеческих странствий, где ежедневно перекатываются по улицам тысячные толпы искателей отдыха… Не люблю я теперь этот город и все города, стоящие на распутье…