Павел Загребельный - Шепот

- Известно ли герру доктору…-начал он после приветствия и краткого обмена банальными фразами о том, о сем… - Но вы не подумайте. Я не хотел бы…

- Ну что вы! - добродушно развел руками доктор Кемпер.- Прошу, прошу.

- Нет, нет, это просто. Знаете… Известно ли вам, что… каплунов надо откармливать не зерном, а…

- Я привык их есть, а не откармливать! - захохотал Кемпер, удивляясь, что чиновник тратит время на такие пустяки.

- Да, да, - сказал тот. - Собственно, я не об этом.

- Я понимаю. Не могли же вы пригласить меня только, чтобы… о каплунах. Я вас слушаю.

Чиновник начал о деле. Говорил долго и путано. Но все равно: как он ни путал, как ни завертывал огонь в бумажки бюрократических недомолвок, пламя прожигало их все, уголек уже обжигал Кемперу кончики пальцев, он перебрасывал его с ладони на ладонь, дул, на него. Не помогало. Из чиновкичьих россказней выходило, что он, доктор Кемпер, не может более открыто практиковать в городе («Но ведь это же мой родной город, если я не ошибаюсь!»). Да, да, он действительно не ошибается, но дело в том, что, как это ни трагично звучит, ему нельзя будет не то что заниматься врачебной практикой, но и вообще проживать в нем в дальнейшем, если… Ибо это вызовет… Чиновник долго не мог подыскать соответствующего слова. Попросту говоря, герр доктор все понимает, должен понимать, мы живем в такие тяжелые времена, что невольно приходится понимать все, даже если эта чушь, идиотизм.

- Очевидно, речь идет о чьих-то, интригах? - попытался было высказать догадку доктор.

- Нет, нет, боже сохрани, какие могут быть интриги против столь уважаемого гражданина!

- Тогда что же - инструкция?

- Мы живем в конституционной стране, хвала богу, и все, что касается наших граждан, обусловлено только конституцией, а не какими-то полицейскими инструкциями. _

- Тогда какого же черта!…

- Просто - опииия, общественное мнение. Прежде всего зарубежное.

- Мы уже стали опять такими несчастными, что прислушиваемся к тому, что о нас говорят чужеземцы?

- Но пусть герр доктор меня правильно поймет, речь, идет также и о нашей опинии. Ваше прошлое…

- До моего прошлого никому нет дела!

- Это так, и мы, собственно, тоже придерживались такого взгляда десять лет назад. Тогда мы считали, что для пользы нации, для нашего молодого поколения… Просто было бы непедагогично нам самим поднимать некоторые дела, преследовать наших людей…

- Преследовать? Вы имеете в виду меня?

- К сожалению…

- И это преследование, как вы говорите, означает для меня отказ от врачебной практики в Вальдбурге? Гм… Не знаю, так ли это законно, но у меня есть сбережения… В конце концов, я могу расстаться с так называемой врачебной практикой. Щупать потные животы и заглядывать в вонючие рты - это не такая уж и приятная вещь, если хотите. Можно только пожалеть, что я столько лет отдал хилым жителям Вальдбурга…

- Сочувствую, герр доктор. Однако…

- Вы еще не все сказали?

- Да, к сожалению, не все…

- Но в чем же дело, черт бы забрал вашу вежливость и нерешительность.

- Бонн требует вашей выдачи. Экстрадиции.

- Экстрадиций? Куда? Кому?

- Полякам. Федеративное правительство сделало запрос у нашего земельного правительства…

Кемпер заметно побледнел. Как могли его отыскать? Конечно, он был дураком, что ни разу не изменил фамилии тогда - ни в концлагерях (там это было невозможно), ни у бандеровцев, ни дри возвращении домой. Мог бы принять фамилию Гизелы, и сам черт его не отыскал бы.

- Вы это серьезно? - спросил он чиновника.

- Да, я… Видите ли, я разговариваю с вами неофициально. Меня попросил государственный советник Тиммель. Он не хотел причинить вам… В то же время… Тут, видите ли, дело касается уже некоторых вещей. У меня. есть связи… Я мог бы…

- Да, да, я слушаю вас внимательно.

- У меня есть знакомый. Он многим уже помог. У него есть такая возможность… Это полковник.

- Согласен, согласен, давайте мне вашего полковника, мы с ним как-нибудь столкуемся, - быстро поднялся Кемпер, понимавший, что выкручиваться и возражать, а тем более разыгрывать благородное возмущение здесь не место и не время. Раз его предупреждают дружески, значит, надо поблагодарить за предупреждение и действовать.

- Дело в том, - жевал слова чиновник, - что этот полковник… Ой американский полковник…

- Если уж меня не могут защитить немцы, то, видимо, американцы - единственные люди, которые в состоянии это сделать, - пытаясь бодриться, напыщенно промолвил Кемпер. - Надеюсь, вы познакомите меня с. вашим полковником? И он не потребует от меня, как Мефистофель от Фауста, чтобы я продал ему свою душу?

- Что вы, что вы, - покраснел чиновник, - мне просто неудобно… Вот вам письмо. Здесь адрес. Собственно, это письмо послужит вам и рекомендацией и пропуском. Желаю вам успеха…

- Благодарю сердечно.

Кемпер пожал руку чиновнику, вышел на улицу. Сел в машину, отъехал несколько кварталов от приюта правосудия, не вытерпел, запустил руку в карман, вынул конверт, взглянул на адрес. Ехать надо было за пределы Вальдбурга. Решил отправиться туда немедля. Все равно день потерян. Кроме того, и не привык ничего откладывать на завтра.

…Это был поселок кооперативных домов времен Гитлера, расположенный над живописным лесным ручьем. Кемпер был здесь давно, еще до войны. Помнил маленькие огородики с брюквой, беседки из роз, садики величиной с ладонь, пригодные разве для японских садовых культур. Дорога туда в те времена была еще голой, какие-то хилые прутики торчали по обеим сторонам, теперь прутики выросли и стали ветвистыми яблонями, ехать такой дорогой приятно. Здесь чувствовалась настоящая Германия, хозяйственная, уютная страна, в которой живут солидные, уверенные в себе люди. Ага, живут. А он с сегодняшнего дня теряет право на спокойную жизнь в Германии, на своей родной земле, ему угрожают, его начинают преследовать…

Старался распалите себя, вызвать гнев на тех неведомых преследователей, но был бессилен это сделать, ибо сразу перед глазами вставал узкий лагерный плац с волнистой шеренгой заключенных, длинный барак с одной стороны, запутанная стена колючей проволоки с другой и он, блестящий штабсарцт, только что выбритый, надушенный кельнской водой, после вкусного завтрака в офицерской столовой. Похлестывая стеком по высокому узкому голенищу, с подскоком бежит вдоль шеренги людей-теней, которые по его команде высунули языки (это было его изобретение - командовать «Цунге раус!» 1и всех, кто не подчинялся команде, выбраковывать для крематория в первую очередь), он небрежно бежит вдоль шеренги и тычет затянутой в лайковую перчатку рукой то в одного, то в другого, а эсэсовцы тянут обреченного назад, и человек исчезает навсегда [1 Высунуть язык!]. Теперь, через двадцать лет, они вспомнили того молоденького штабсарцта, надушенного кельнской водой, и начали его разыскивать. Видели! Если уж на то пошло, то он даже не знал, зачем осматривает узников, отделяя слабых от здоровых. Ему было приказано каждое утро делать врачебную селекцию - он делал. Куда исчезали люди, на которых указывала его рука, он не знал. Никогда не интересовался, куда тянут эсэсовцы тех несчастных. Лагерь - не курорт, там должны жить лишь здоровые люди, он отвечал за них, да, да, отвечал. И может, то была рука судьбы, а не его, штабсарцта Кемпера, рука, указывающая на тех, кого надо было убрать для всеобщего блага!