Павел Загребельный - Шепот

Пусть бы попробовали те, что сегодня пустословят о гуманности, побыть тогда на его месте! Гуманность! Го…нянность - иначе он не может назвать все эти безответственные разговорчики, инспирированные коммунистами. Они готовы теперь расплакаться над каждой могилой, словно забыли, что война без убитых невозможна. Они ищут доктора Кемпера! Может быть, для того, чтобы он подставил под их физиономию медицинские ванночки для слез?

Он распалял себя все больше и больше, готовясь к встрече с американским полковником, у которого была комичная фамилия, похожая не то на какое-то блюдо, не то на американский напиток. Почему-то считал, что полковник станет допрашивать его строго, как следователь военного трибунала, а он не будет обороняться, а сразу перейдет в наступление, примется обвинять всех, в том числе и полковника, в том, что не дают спокойно жить порядочным людям.

Но когда он издали увидел аккуратные пятиэтажные домики, белые занавески на окнах, стены, густо увитые сочно-зеленым плющом, дохнуло на него таким привычным покоем, таким истинно-немецким, что опять вылетели из головы все суровые слова, заготовленные для противника, и он остановил машину у клетчатого шлагбаума успокоенный, даже с кротостью поглядел на высокого американского солдата, выходившего из будочки.

- К полковнику… - Кемпер достал конверт, глянул на него, - к полковнику Хепси как проехать?

Солдат, поправляя автоматическую винтовку, которая болталась на -широком белом ремне, перекинутом через плечо, подошел к машине, молча протянул руку. Это был молодой самоуверенный нахал, который не знал о существовании на свете какой-то вежливости, каких-то общепринятых правил хорошего поведения. Кемпер покраснел, возмущение снова поднималось в нем, сдавливало горло, но он сдержал себя, хорошо понимая, что необдуманной выходкой перед этим нижним чином только навредит себе. Выдавил на лице вежливую улыбку, подал американцу конверт. Тот повертел его так и эдак, взглянул против солнца, спокойно бросил конверт в глубокий карман (у него на штанах с полдюжины таких карманов), неуклюже повернулся и поплелся назад к своей красиво размалеванной будочке.

- Эй,- не выдержал Кемпер, - куда же вы?! Солдат даже не оглянулся. Кемпер, вспотевший от

возмущения, готов был повернуть машину и ехать назад. Так и сделал бы, если бы… Ах, если бы он мог делать всегда то, что хочется! Но для этого надо иметь абсолютную независимость. Независимость от всего света. А кто ее имеет? Где есть хоть один такой счастливый человек? Те концлагерные глупцы, верно, считали тогда таким всемогущим и независимым его, штабсарцта Кемпера. Он мог махнуть рукой, а мог и не махнуть. Мог отдать эсэсовцам того или другого, а мог и не отдать. Если бы! От него требовали ежедневной «продукции»! Он имел установленный план. И если бы он не выполнял его, то… Дело было не только в том, чтобы придерживаться загодя установленной цифры, - надо было перевыполнять, иначе тебя не считали бы усердным солдатом и ты прекрасным образом отправился бы на Восточный фронт. Разве теперь расскажешь обо всем этом тем слюнявым международным комитетам и группировками, которые борются за какие-то призрачные принципы, а на самом деле играют на руку коммунистам, и только коммунистам!

По кирпичной дорожке, обсаженной розами, шел к шлагбауму от крайнего дома невысокий стройный офицер, подвижный, как японец из фильмов Куросавы. Солдат из будочки вылетел ему навстречу - по-лошадиному потопал ногами, офицер махнул ему рукой, подошел к Кемперу.

- Вы хотели к полковнику Хепси? - спросил на довольно чистом немецком языке.

- Да. У меня… Ваш солдат забрал письмо. Рекомендательное письмо от…

- Пожалуйста, - спокойно сказал офицер, - я могу вас проводить…

- А… - Кемпер хотел спросить о машине.

- Машину оставьте здесь. У нас не положено заезжать туда,- он снова, как и солдату, махнул небрежно рукой, пошел впереди Кемпера, взял у солдата письмо, не глядя, бросил его в карман своего новенького френча,

Кемпер шел за офицером, и казалось ему, что попал ой в какое-то заколдованное царство. Грелись на солнышке десятки красивых немецких домов, зеленел плющ на их боковых, а кое-где и фасадных стенах, белели занавесочки на окнах. Цветники пестрели разноцветьем роз. Хозяйственная забота проглядывала с каждого лоскуточка земли. А между тем вокруг не видно ни единой живой души. Офицер и Кемпер ступали по выскобленной, словно бы вымытой, так она была чиста, кирпичной дорожке тротуара. Их шаги странно отдавались среди пустынного поселка. Дома безмолвно белели занавесками. За чисто вымытыми стеклами окон не мелькнуло ни единое лицо, ни одна дверь не отворилась, не скрипнула, не стукнула, ни одна живая душа не вышла им навстречу, не показалась издали. Они шли городом мертвых, жутким в своей красоте и прибранности.

Кемперу стало страшно. Он оглянулся, готов был убежать к своей машине и поехать туда, где есть люди, где бурлит жизнь, где он может бороться за свое существование, за свои права, но они уже свернули за угол дома, шлагбаум с машиною Кемпера скрылся из виду, дома смыкались позади молчаливой, мрачной шеренгой, а впереди сухо отдавались спокойные шаги юркого, как японец из кинокартины Куросавы, офицера, словно приговаривали: «Иди за мной! Иди за мной!»

Призрачный марш их, монотонный до убийственности, длился невесть сколько. Наконец офицер остановился у двери, нажал кнопку, дверь медленно распахнулась без чьего бы то ни было вмешательства, за дверью тоже была пустота, широкая чистая лестница вела наверх, офицер пошел на второй этаж, там опять дверь, опять кнопка, опять дверь раскрылась сама по себе, но в коридоре стоял мрачного вида здоровяк с такой же автоматической винтовкой, как и у того, что дежурил возле шлагбаума. Офицер сказал ему: «Это со мной», тип кивнул головой. Они пошли дальше, еще было несколько дверей, и за каждой из них нахальные типы с автоматическими винтовками, и всякий раз офицер говорил свою фразу: «Это со мной», и те качали башками, а у Кемпера с каждой новой дверью и с каждой новой фигурой часового душа все уменьшалась, убегала все дальше и дальше, и уже нечего ее было искать даже там, где надеются найти ее при самых затруднительных обстоятельствах, - в пятках. Выбраться отсюда сам он не сможет никогда и ни за что. Разве что столкуется с таинственным полковником Хепси-пепси.

Вера в благие намерения государственного советника Тиммеля давно развеялась. Кемпер слишком хорошо знал, что дружба бессильна там, где появляются такие мрачные часовые. Друзья могут уладить свои дела где-нибудь за рюмкой коньяку, слушая приглушенную музыку, раскуривая сигару. А когда тебя вызывают во дворец Правосудия, а потом загоняют в это таинственное пристанище неизвестного чужого полковника, ведут к нему через целый лабиринт, словно к мифическому полубыку на растерзание, то ты и должен ждать растерзания и ничего больше.