Павел Загребельный - Шепот

Однажды она проснулась и впервые узнала о существовании слов счастье и несчастье. Люди часто просыпаются счастливыми или, к сожалению, чаще приходится просыпаться несчастливыми, особенно малым детям в тех странах, где звучат выстрелы. Богданка проснулась и от заплаканной мамы узнала, что у нее нет больше отца.

Мария не могла дальше жить в лесу, она взяла маленькую дочку и перебралась в город, где были люди, где ее отчаяние могло уменьшиться. Дочка немного поплакала-не так об отце, как о лесе и птичках, а потом стала привыкать к новой жизни и уже ничем не отличалась от других детей, разве что душа у нее была чувствительнее, но это заметить мог только тот, на кого эта чувствительность пролилась бы. Марии хотелось для дочки счастья. Хотелось сама не ведала чего.

О, эти одинокие матери! Выпив полную чашу горя, настрадавшись на холодных ветрах судьбы, они стремятся окружить своих детей максимальным уютом, стараются отвести от них малейшее зло, грезят о самых счастливых для них профессиях: велдких артистов, писателей, генералов, министров, президентов. Жертвуют всем, готовы даже жизнь отдать, только бы их дитя было счастливым. А всегда ли получается то, чего так желалось? Не жалеют ли потом, когда детей их захватит житейская сутолока, закрутит, как щепку в водовороте, понесет, зашвыряет, станет ломать, увечить, уничтожать! Гай-гай…

Богдане отводилась в. жизни роль певицы. Девочка унаследовала от отца лесную красоту - у нее были белые волосы и прозрачно-голубые глаза, а от матери голос - глубокий, с медвяно-густыми переливами; но мать напевала себе под нос, мурлыкала потихоньку по большей части грустные, песни, унаследовала свою певучесть от народа, который прославился так же, как народ Италии, своею песенностью; у Богданы же голос был сильнее, чем у матери (видно, прибавилось к нему силы еще от народа ее отца, того праславянского народа в белых льняных сорочках, укрытого среди зеленых лесов и припятских болот от всего света и потому, видно, особенно чистогоЛосого). Когда Богдана пела, то комната словно бы заполнялась ее голосом до самых краев, и нечем было дышать там, и вы начинали понимать буквальность довольно-таки затертого выражения - дух забивает. Богдана стеснялась петь на людях. Наверное, ее не очень привлекало будущее, нарисованное матерью.

В то время прибился к ним из Львова Ростислав Ба-рильчак, который когда-то учился вместе с Марйиным братом Яремой, но потом его отец Иван Барильчак, обучавший будущих иезуитов гармонии и церковному пению, сумел вытащить своего Ростика из иезуитского приюта и направить по тому же пути, по которому испокон века шло поколение Барильчаков - с деда-прадеда церковных регентов, музыкантов божьей милостью. Ростик где-то учился в высоких школах и консерваториях, он ухитрился не примкнуть ни к одной партии, счастливо избегал и завоевателей и бандитов, Советскую власть хоть и не приветствовал с преувеличенной искренностью, но и к врагам ее не жался. Теперь занимал значительное место в музыкальной иерархии большого города, именовался громко концертмейстер, ходил по земле гордо и твердо, отдувал губы, встряхивал черной кудрявой шевелюрой, плавно поводил у вас перед лицом руками. Артист! Маэстро!

Он объявился в их местечке, навещая дальних родственников, двоюродных дядей и троюродных теток, - ни отца, ни матери к этому времени у него уже не было. К Марии заглянул, чтобы вспомнить Ярему, а поскольку та не очень хотела заводить речь о своем преступном братце, Ростислав обратил внимание на ее дочку-десятиклассницу, узнал совершенно случайно, что у девочки - голос. Тут все и свершилось.

То ли уж так хотелось ему загладить свою бестактность перед Марией ненужным напоминанием о Яреме-эсэсовце, а потом еще бандюге, о роли которого в убийстве мужа Мария кое-что знала, а еще больше догадывалась. Или просто хотел помочь бедной вдове? А может быть, пришлась ему по сердцу тонкая беленькая девочка, нежная, как весенний стебелек, беззащитно-хрупкая до щемящей боли душевной, прозрачноокая и чистоголосая. Кто там знает, что думал тот дебелый мужчина, чуть не вдвое старше Богданы, когда вымахивал руками перед лицом у Марии и пустозвонил о высоком искусстве, о своих заслугах в искусстве, а более всего - о своих связях там, ибо заслуги заслугами, а без связей, как лошадь без упряжи: ни тпру, ни ну!

Он действительно не только обещал, но умел и дело делать. Богдану приняли в консерваторию, дали общежитие. Ростислав помогал ей немного деньгами, а больше - советами, нанялся к ней добровольным наставником, преданным концертмейстером; она с первого курса усиленно готовилась как оперная певица. Несколько растерявшись в большом городе, она бессознательно жалась к Ростиславу, который со словами «золотко мое» делал для нее, казалось, так много. Богдана видела в нем чуть ли не отца родного, и он использовал ее доверчивость, и, выждав для видимости какое-то время, взял ее в одну весеннюю ночь, взял спокойно, холодно - как вещь, давно ему принадлежащую, а она так привыкла покоряться ему, что не смогла оказать хотя бы незначительного сопротивления. Потом он вынудил Богдану написать матери, что она не может без него жить, что любит Ростислава и хочет выйти за него замуж.

У Ростислава был довольно большой опыт с женщинами, и он хорошо знал, что ослепленность Богданы рано или поздно пройдет и тогда он потеряет ее, знал, что выпустить ее в широкий свет, на большие оперные сцены, - значит, потерять сразу. Поэтому потихоньку стал делать все, чтобы приготовить из нее маленькую камерную певичку, пренебрежительно говорил о ее таланте, призвании, вдохновении. Она и слушала и не слушала. Загадочность, которая так поразила его в тоненькой десятикласснице, с годами в ней не пропадала, внешне Богдана совсем не менялась, в душе, видимо, тоже. Заглянуть в ее душу Ростиславу не удавалось никакими путями, он вертелся вокруг своей молчаливой задумчивой жены и понимал, что чужой ей был, чужим и остался. Со временем все сильнее чувствовал, что потеряет ее, знал это еще тогда, когда женился, знал наверняка, что потеряет, но ничего не мог поделать. Это предотвратить было так же невозможно, как невозможно вернуть артиллерийский снаряд, который, выстреленный далеким пушкарем, летит на тебя, чтобы разорваться на осколки, разрывая на куски и тебя самого.

Внешне плотный и грубоватый, циничный в своих взглядах на музыку и жизнь, Ростислав обладал той необходимой дозой внутренней интуиции, которая всегда предупреждала его о близкой опасности. Это был себялюб с вмонтированной в него естественной радарной установкой, похожей на ту, что есть у летучих мышей.

И когда после концерта на заставе увидел Богдану возле невысокого капитана с уверенно поднятой бровью, он сразу затревожился и побежал бы вслед, если бы не пришлось выслушивать дурацкое татаканье на баяне заставского шофера.