Павел Загребельный - Шепот

Тогда, в машине, после короткой их стычки, сидел, глядел на нее умоляюще, глядел бы так до скончания века. Дома попытался шутить: «Влюбленный носорог всегда прыгает перед самкой, пыряя рогом воздух, и брызгает слюной во все стороны. Если хорошенько поразмыслить, то все мы пускаем слюни - и на это идет вся наша энергия. Ты прости, мое золотко, что я сегодня…» Он попытался было похлопать ее по щеке двумя пальцами - указательным и средним, как это делал в минуты хорошего настроения. Но Богдана брезгливо отстранилась и сказала, что запрещает не то что прикасаться к себе, но вообще обращаться с чем-либо. Ростислав понял: неотвратимое приблизилось впритык. Он лихорадочно стал обдумывать, как еще можно помочь беде. Запугать Богдану он не мог - знал это слишком хорошо. Она вообще не ведала, что такое страх. Он всегда удивлялся: откуда у нее такое чертовское мужество?

Осудить ее перед всеми в филармонии за моральное разложение? Но ведь не было никакого морального разложения! Ревность никогда и нигде не принимается за доказательство. У него в руках был еще один удар, от которого не устояли бы ни сама Богдана, ни ее такая святая да божья матушка. Ах, как ей не хочется слушать о своем братике Яремочке после того, что тот натворил на родной земле! А известно ли вам, сударыня, что ваш братик, экс-иезуит, экс-эсэсовец и экс-бандеровец, живехонек и здоровехонек и цветет и процветает в Западной Германии да еще и интересуется вашим адресом, чтобы передавать рождественские поздравления, а может и нагрянуть в гости!

Ростислав получил два письма от Яремы, ответил ему, чтобы зацепить на крючок покрепче все это святое семейство и держать его, про всякий случай, в руках. Он не пылал гражданским возмущением, узнав, что преступник Ярема Стыглый и дальше счастливо живет где-то в немецком городе, его но встревожило и то, что тот отозвался после длительного молчания, не задумался он, откуда Ярема узнал адрес (тот прислал письмо на филармонию, и у Ростислава гордо заколотилось сердце: его артистическая слава докатилась до заграницы!), он бы, видимо, никому и никогда не сообщил о воскресении одного из тех, кто поливал кровью родную землю, если бы не допекло его самого и если бы не замахнулись на его куценькое благополучие. А так как он придерживался железного принципа: своего не отдам! - то и обдумывал теперь лихорадочно, как использовать против Богданы и ее матери свой последний, самый крупный, самый страшный козырь

Пока Богдана была с ним, он не мог на это решиться. Боялся за собственную шкуру. Да и не хотелось верить, что тот капитан одним взмахом,брови мог забрать у него эту дивную женщину, без которой он не мыслил своей жизни. И в то же время понимал, что пассивно ждать нельзя, надо действовать, надо спасать то, что еще можно спасти. Но как? Чем?

- Мама, я не вернусь к нему.

- Почему? Что случилось, доченька?

- Когда я сказала, что хочу поехать к тебе, он закричал: «Чего тебе там нужно!» Он всегда кричит на менк. На тебя тато когда-нибудь кричал?

- Нет,

- Вот видишь. Почему же ты не остановила меня в свое время, зачем~отдала этому безжалостному крикуну? Ты никогда не рассказывала мне про тато. Какой он был?

- Ты похожа на него.

- Добрый?

- Да. И тихий-, ласковый. Наверное, все белорусы такие.

- А этот грубый и злой. И жестокий. Он кричал, что, если я уйду от него, он убьет меня.

- Может, он тебя любит?

- Не знаю. Что мне за дело? Я хочу жить так, как жила ты с тато,

- Твой тато был добрый, а добрые живут недолго.

- Неправда! Просто мы не всегда видим их или же не можем найти. А что, если бы я нашла такого?

- Что ты такое говоришь, дочка? Грех. Ты замужняя. - Не вернусь к нему, даже если бы меня резали! И у тебя не останусь, не бойся. Он будет разыскивать меня здесь, но я спрячусь так, что он не найдет. Я бы рассказала тебе, но еще и сама не знаю, что со мною будет. Пообещай только, что ты мне не домешаешь. Ведь ты хочешь мне счастья?

- Какая же мать не хочет?

- Ну вот. Это очень просто - сделать меня счастливей. Просто ты молчи, где я, или лучше: напиши тому крикуну, что як нему не вернусь и что он больше никогда меня не увидит.

- А как же твоя работа, твоя…

Мать не решалась спросить «твоя слава», она и сама уже не верила в дочкину славу, где-то надолго задержалась эта капризная особа, что так прихотливо выбирает своих любимцев.

- Ты еще скажи: талант! - вспыхнула Богдана. - Только и слышу, сколько живу: талант, талант! А что это такое? О чем заботится человек - о таланте, который лежит в нем, как у певчей птички голос, или о своем тщеславии и выгоде? Тот тоже чванливо разглагольствовал когда-то: «Твой талант не может принадлежать одной тебе». Или: «Грех зарывать такой талант в землю». И что же? С кем я разделила свой талант? Кого согрела, кому принесла счастье? Может, тебе, мама? Но ты меня и не видишь с тех пор, как я стала «талантливой». Живу далеко от тебя, стала тебе чужой, а ты как была кассиром, так и осталась им, так же шевелишь губами, когда пересчитываешь разноцветные бумажки, которые тебе не принадлежат, которые приносят радость и достаток кому-то другому, а тебе приносят лишь заботы да вечный страх недостачи или ошибки при выдаче.

- Ты всегда со мною, доченька. В материнском сердце места достаточно не только для одного ребенка. Было бы у меня десять или двенадцать дочек - и все поместились бы в сердце. А твоему счастью я рада. Больше мне и не нужно ничего.

Богдана молчала. Выпалила матери все, что рвалось наружу, теперь думала уже не о себе и не о постылом Ростиславе, даже не о матери. Думала о том капитане. Представлялось ей, как стоит он там, одинокий, в большом лесу, среди черных буков, что догорают вершинами, светят багряностью листвы аж сюда.

Ни с того ни с сего спросила:

- Мама, ты знаешь в Карпатах такую гору: Шепот?

- Почему бы мне не знать?

- Красивая она?

- Как все наши горы.

- Но ведь есть же какая-нибудь самая лучшая из них? Может, именно эта?

- Может. Разве я знаю?

- А почему она так зовется?

- Не знаю. Если бы жив был твой тато, он бы тебе, наверное, сказал. Он знал все про леса и горы.

- Наверное, на той горе всегда шепчет лес. В самую тихую погоду шепчет- потому и Шепот.

- Может быть.

- И не шепчет, а поет. Тихо-тихо напевает. Может лес на горах петь?

- Отец твой говорил, что может, Мария заплакала.

- Застава-а!… - испуганно закричал дежурный, увидев начальника отряда полковника Нелютова, который, оставив свою машину у ворот, медленно переходил двор. Дородную его фигуру хорошо знали на всех заставах, знали, как любит он порядок, как ценит хорошо составленный рапорт, потому все дежурные друг перед другом тянулись, чтобы заработать его похвалу, и драли глотки перед командиром, как те петухи, что только-только начинают кукарекать. Но на этот раз полковник Нелютов, кажется, был не очень-то расположен слушать звонкоголосого дежурного.