Павел Загребельный - Шепот

- Довольно, довольно. На свадьбу позовете, если что. А так - я уже здесь как бы и лишний.

- Что вы, товарищ полковник! - вяло возразил капитан, а Богдана, которая понимала, что тут долгие разглагольствования излишни, подошла к Нелютову, взяла его за руку, просто сказала:

- Спасибо вам большое.

Хотя никто ничего не сообщал пограничникам и между Богданой и Шепотом не было сказано ни единого слова о том, что должно быть, уже вся застава знала о событии в жизни их начальника, все ходили на цыпочках, разговаривали тихо, словно боялись вспугнуть пугливую птицу счастья, которая случайно залетела в узкую комнатку капитана Шепота и может выпорхнуть оттуда от первого же неосторожного движения. О том, чтобы побеспокоить капитана, зайти в его комнату, никто не мог даже и подумать. В комнате было тихо. Если бы все не знали точно, что там сидит их начальник заставы с той прекрасной женщиной, пение которой они только неделю назад слушали с таким восхищением, если бы не грозил дежурный кулаком каждому, кто неосторожно топнул сапогом или звякнул автоматом, то можно было бы подумать, что комната пуста. Но там были двое. Сидели. Богдана на единственном стуле, а капитан на коечке. Молча глядели друг на друга и не могли наглядеться.

Наконец старшина Буряченко, как человек «а заставе самый решительный, главное же - ответственный за быт всех, включая и самого капитана, еще издали откашливаясь и топая сапогами, подошел к двери капитановой комнаты и трижды постучал так, как умел стучать только старшина: по-хозяйски, уверенно, но без настырности.

- Войдите! - отозвался капитан Шепот, и старшина, сначала оглянувшись через плечо и строго насупив брови на тех, что повысовывали любопытные лица из комнат, открыл дверь, не спеша переступил порог и снова запечатал капитанов тайник дверью, чтобы ни одно любопытное ухо не уловило отсюда того, что ему не принадлежит.

- Здравствуйте, товарищ… - старшина запнулся, не зная, как назвать Богдану! Хотел сказать: «Товарищ артистка», но вовремя спохватился. «Товарищ певица» звучало тоже не совсем уместно. Фамилию ее знал, но боялся, что это фамилия ее бывшего мужа, того мордатого хвастуна, а раз так, то зачем же его вспоминать?

- Здравствуйте, товарищ старшина, - обрадованно встретила его Богдана, так как он нес им спасение от неловкого молчания. - Меня зовут Богдана, вы так и называйте.

- Так точно. А по отчеству?

- Можно и без этого. А если хотите, то моего отца звали Иваном.

Старшина не уловил этого «звали», а может, и уловил, да решил не переспрашивать, потому что если действительно отец у Богданы погиб, то зачем растравлять рану. Он не пришел сюда разговоры разговаривать и воспоминания разводить или там охи да ахи, он пришел с заранее определенной целью, иначе бы и не сунулся к капитану, и теперь должен был без промедления изложить цель своего прихода.

- Разрешите, товарищ капитан. Я тогда вам показывал, но вы… Разрешите напомнить, что в вашем распоряжении есть две комнаты. Можем посмотреть…

Старшина козырнул и отступил к дверям, которые закрывал спиной. Давал дорогу капитану и Богдане, готовый сопровождать их на смотрины жилья, более удобного, чем эта келья с солдатской койкой, застланной серым казенным одеялом. В такой келье пропадет величайшая любовь на свете. Это старшина знал точно.

- Правда,- вскочил капитан, - пойдем… посмотрим?

- А можно мне… остаться тут? - несмело спросила Богдана. - Я потом… погляжу.

Видно, она просто боялась выходить из этой комнаты и встречаться с любопытными глазами - она и так отважилась вон на какой смелый шаг и теперь должна была собраться с силами для новых начинаний.

- Так, может, и мне не надо… смотреть? - заколебался капитан. - Может, я тоже потом? Мы вместе с Богданой…

Но если колебания Богданы старшина еще мог как-то истолковать, то капитана он совершенно отказывался понимать. Не могла его старшинская душа согласиться с таким пренебрежением к вещам, от которых, он это хорошо знал, зависело будущее благополучие капитана и, если хотите, его супружеское счастье. Человек должен иметь кусок хлеба, сорочку и жилье - этого никто не станет отрицать. Тем более имеешь ты право на все это, если заработал и кусок хлеба, и сорочку, и крышу над головой. А кто же тут больше заработал, как не капитан?

- Нет, товарищ капцтан, так нельзя, - решительно сказал Буряченко, - вам надо пойти и посмотреть квартиру, и мы должны с вами сразу прикинуть, что там и как, иначе я не могу отвечать, а я отвечаю…

Он чуть ли не силком вытащил капитана из его служебной комнаты и повел через двор в березовую рощицу, где среди хозяйственных строений были и помещения для старшины и офицеров.

Богдана оставалась в одиночестве недолго. Кто-то стукнул у дверей, подождал ответа, стукнул еще раз. Богдана опять промолчала, ожидая, что же будет дальше. В комнату заглянул сержант Гогиашвили. Его красивая черноволосая голова на крепкой смуглой шее напоминала голову какого-то античного героя с древней медали или монеты. Только, кажется, все античные герои были безусые, а у Гогиашвили над верхней губой чернела узкая полоска грузинских усиков.

- Можно? - спросил шепотом сержант. В голосе его была такая встревоженность, а в глазах - столько сочувствия к молодой женщине, что та мягко улыбнулась, кивнула головой. Гогиашвилй вскочил в комнату легко, как барс, но от дверей, как и старшина, отойти не решался, хоть, видно, и хотелось ему подойти к Богдане. Он довел плечами так, будто готовился поднять тяжелую штангу, его выпуклая грудь ходила ходуном не от силы, которой были полны его мышцы, но от волнения. Он поднял обе руки, тряхнул ладонями, вытягивая шею к Богдане, воскликнул горячим шепотом:

- Вы не бойтесь! У нас тут очень хорошо! Тут никто не скучает! Скучают только дураки! А у нас… Мы организуем самодеятельность! Мы с вами такую самодеятельность!… Поедем в Киев и в Москву, и за границу поедем, как ансамбль Моисеева! Мы все с вами сделаем! Все!…

Глаза у него сухо поблескивали, горячие черные глаза, губы пламенели, он быстро облизывал их кончиком острого крепкого языка, ждал от Богданы каких-то слов, надеялся увидеть, как потеплеют, станут мягче, не такими настороженными ее глаза; хотя никто, и сама Богдана, не просил его утешать молодую женщину, он страстно желал непременно ее утешить, рассказать ей, какие прекрасные парни здесь служат на заставе, какая это застава, какие тут леса и горы. Врожденный такт сдерживал Гогиашвили от того, чтобы расхваливать еще и капитана, сержант хорошо понимал, что с капитаном у Богданы все в порядке, что теперь ее опасения относятся только к их маленькому коллективу, этим людям, чужим для нее и непонятным.

- Хотите, я обучу вас борьбе? - не унимался Гогиашвилй. - Классической, самбо, даже дзюдо?…