Стефан Мокрев - Заря занимается

Иванов отделился от группы. Пополз наверх и вскоре затерялся среди смерзшегося бурьяна, вымахавшего в рост человека на мусоре, который выбрасывали из казармы. Прошло всего лишь несколько минут, но ожидающим они показались часом. Из казармы доносились пьяные выкрики, обрывки песен; тишину новогодней ночи нарушили два выстрела. За ними последовали еще три; видно, кто-то разрядил всю обойму своего пистолета.

— Что там происходит? — шепнул Килифарец, пододвинувшись как можно ближе к Ради.

— Молчи! — толкнул тот его локтем.

Снова послышались крики, но более глухие, отдаленные.

— Я пошел. Там что-то случилось! — решительно заявил Килифарец.

Ради вытянул ногу и прижал ею товарища к земле. Ледяной ветер, щипавший уши, донес до их слуха долгожданный сигнал: удар камня о камень «тук-тук», а затем еще сильнее три раза. Ради и Килифарец поднялись, потерли замерзшие руки и разошлись в разные стороны. Ради, пригнувшись, пошел вперед, а его товарищ подался вправо. Димитра нигде не было видно. У мельничного амбара крутил хвостом оседланный осел. Обострившимся слухом они уловили торопливые шаги. К ослу приблизился человек в солдатской форме и доложил у задних ног животного какой-то предмет. Затем появился другой человек в гражданской одежде, который тоже оставил какой-то груз рядом с ослом. Это был Иванов, они узнали его по лихорадочным движениям, легким шагам и тщедушной фигуре.

Ради и Килифарец подошли к дверям амбара, один из них легонько свистнул.

— Эх, вы! Разве такие дела так делаются? — строго упрекнул их портной Сандьо, сунул им в руки ружья и опять скрылся в амбаре, куда вошел и Димитр.

Военные перебрасывали со складов казармы оружие, которое болгарская армия должна была передать оккупационным войскам союзников по условиям Салоникского перемирия. Прятали его на мельнице, в бараках на Марином поле. Оттуда по ночам его переправляли в села, в горные селения и монастыри. Владо и Хубка уже сумели стащить и спрятать в дровяном сарае два ящика патронов из тех, что военные грузили на дополнительные составы.

Килифарец погонял осла, придерживая рукой тяжелый груз. Иванов и Ради Бабукчиев шагали по обеим сторонам дороги, подняв воротники пальто. Холодный ветер продувал их насквозь, мороз пробирал до костей.

Самое страшное осталось позади — они уже выбрались на дорогу, которая выходила на шоссе, ведущее в Килифарево. Повалил густой снег, тотчас закрыв все вокруг белой пеленой. Не видно было ни дороги, ни барака, где можно было бы укрыться, перевести дух, передохнуть полчаса. Копыта у осла забило снегом, уши совсем повисли.

В груди у Иванова свистело и хрипело, он начал кашлять.

— Будет когда-нибудь конец этой дороге?..

— Уже скоро, — ответил Килифарец, указывая рукой на светившиеся вдали окна станции Дебелец.

В комнате дежурного, опершись лбом о стекло, стоял начальник станции. В это позднее время на станции не было ни одного пассажира. Килифарец, не таясь, пошел по перрону и распахнул дверь.

— Я уж совсем терпение потерял! Кладите мешки вон туда, — показал рукой начальник станции. — Да входите, входите, хоть немного погрейтесь. Переправить багаж в Килифарево — это уж моя забота.

— И моя, — добавил Килифарец.

На рассвете первым товарным поездом Димитр Иванов и Ради Бабукчиев уехали в Тырново.

Клуб тесных социалистов с трудом вместил празднично одетых людей с красными бантами. По тротуару и прямо по мостовой от мясной лавки до гостиницы «Ройяль» прогуливались группами молодежь и жители города самых разных занятий. Среди них можно было видеть возбужденных партийцев, нетерпеливо ожидавших начала первомайской демонстрации. Прибывали все новые группы партийцев с Малого хутора, из Чолаковой слободы, Самоводене и из некоторых отдаленных сел. Весенний ветерок трепал полотнище красного флага, свисавшего с балкона клуба. Красный флаг реял над мастерской портного Сандьо, над кожевенными мастерскими Асеновой слободы, на мосту, по которому можно попасть в Турецкий квартал, на колокольне кафедрального собора, на паровозах, которые вели составы через Тырново. Все мастерские опустели, в них остались одни хозяева. Мастера и подмастерья, воткнув в петлицы пиджаков красные розы и алые маки, строились в колонны демонстрантов или же прохаживались по главной улице.

Руководство партийной организации приняло решение вывести Первого мая на улицы и площади города как можно больше людей, чтобы продемонстрировать силу рабочей солидарности не только буржуям, но и несознательным пролетарским массам.

Теперь в Болгарии дышалось иначе — с необъятных просторов русской земли подул бодрый, живительный ветер революции.

Димитр Иванов вынес партийное знамя. По обе стороны от него встали Ради Бабукчиев и Владо Лютов. Ветер свободно трепал их волосы, через плечо у них были перевязаны широкие красные ленты. За ними из клуба вышли руководители местного комитета партии и молодежи, смешанный хор, юноши и девушки с портретами Маркса и Энгельса, Благоева-Деда и — впервые — Владимира Ильича Ленина. Над колоннами демонстрантов взметнулись плакаты: «Да здравствует Первое мая!», «Да здравствует Республика русского пролетариата!».

Знаменосец зашагал к пустой площади. На тротуарах толпились люди: там были и единомышленники тесных социалистов, еще не решавшиеся выступить открыто, и просто любопытные и, наконец, торговцы, закрывшие в этот день ставни своих лавок, опасаясь, как бы чего не вышло. Из распахнутых окон выглядывали перепуганные жены лавочников. Постовой жандарм встал возле тротуара, а у кофейни, опершись на офицерскую саблю, занял свой пост урядник Дюлгеров. Хор затянул «Дружную песню», ее подхватили все: молодежь, рабочие, крестьяне — все, как один, до последнего участника демонстрации, которой не было видно конца. В дверях кофейни показался Илия Хаджипетков с картами в руках.

Город Велико-Тырново еще не видывал такой демонстрации.

Дойдя до здания управы, демонстранты сделали круг, прошли еще раз по площади и отправились к памятнику казненным турками повстанцам. Косьо Кисимов поднялся на ступеньки, провел рукой по едва отросшим волосам и, вытянув худую шею, принялся декламировать «Жив он, жив…» Христо Ботева. Не успел он закончить, как хор грянул песню Христо Ботева. Из здания училища по домоводству вышла бабушка Ивания, пробралась сквозь толпу и, с трудом преклонив колени, положила у подножия памятника букет цветов. Потом вынула из кармана юбки белый платочек, вытерла дрожащие губы и мелкими старческими шажками подошла к красному знамени. Поцеловала его, обняла и расцеловала знаменосца Иванова, а затем Ради Бабукчиева и Владо Лютова.