Стефан Мокрев - Заря занимается

— Нет у меня для вас цветов, ребята, но знайте: грядущие поколения всегда будут чтить имена тех, кто поднял знамя свободы, — сказала бабушка Ивания прерывающимся от волнения голосом. Хор затянул «Вы жертвою пали», все опустились на колени.

Реющее на ветру знамя увлекло колонны демонстрантов на Баждарлыке.

Со стороны Асеновой слободы показалась группа работниц бобинажной фабрики. Все они были одеты в новые платья. Вел их сам хозяин фабрики, широкий социалист. За ним шли адвокат и три продавца из продуктовой лавки кооператива «Вперед». Услышав боевые возгласы и песни участников демонстрации, работницы заспешили на площадь, к своим товарищам.

Никола Габровский вышел на трибуну. Тряхнул волосами, закрывавшими большой лоб, поднял руку. Площадь затихла. Пламенная речь оратора приковала внимание даже тех, кто его ненавидел. Слова его высекали в сердцах людей искры огня. Его слушали вчерашние офицеры и солдаты, испытавшие ужас войны, проливавшие кровь, гнившие в окопах, сражавшиеся за чужие интересы. Его слушали юноши и девушки, отцы которых были убиты на фронте или томились в плену, братья которых были заложниками, а товарищи числились без вести пропавшими. Его слушали женщины в черных вдовьих платках, безутешные в своей скорби.

Габровский провел рукой по волосам, обвел взглядом притихших демонстрантов и еще более пламенно начал рассказывать о русской революции. Слова его несли в себе свет, озарявший жадно слушавших его людей. Он провидел счастливое будущее, и лица присутствующих расцветали радостью. Он призывал к борьбе, звал на «последний решительный бой», и они в ответ поднимали сжатые кулаки. На площади гремели возгласы, знамя колыхалось в руках знаменосца. Новый, справедливый, человечный мир раскрывался перед участниками демонстрации, и они были полны решимости бороться за него.

Уставившись на булыжники мостовой, Ради Бабукчиев внешне выглядел безразличным к настроению, охватившему окружавших его людей: он обдумывал, как доставить патроны со склада в лесу. Оружие, которое им удалось захватить, находилось в надежных руках товарищей из Килифарево и Дебелеца. Военные власти обнаружили пропажу и усилили охрану. Однако, вероятно, предполагая, что украденное оружие не попадет в руки оккупационных властей, не предпринимали мер против похитителей. Димитр Иванов после этой акции уехал в село, Килифарец тоже не вернулся в Тырново. Из их группы в городе оставались только он, Владо и Хубка. Им было поручено как можно скорее привезти патроны и спрятать их в надежном месте, найти патроны и к пистолетам. Действовать члены молодежной группы должны были самостоятельно под руководством Ботьо Атанасова.

Митинг кончился. Ради ощутил на себе взгляд Русаны, стоявшей между двумя плакатами, но так и не понял, что он выражает — укор или восхищение. Ему захотелось обернуться, посмотреть, где находится Марина: в рядах демонстрантов или в толпе, запрудившей тротуары. Но он преодолел это желание: знамя нельзя было оставлять без внимания ни на секунду.

Пенков нанялся помощником кочегара на шелкопрядильню, которая стояла недалеко от хибарки, где жил извозчик Мильо. Работа была временная, но при всеобщей безработице это все же была работа, которая, как он надеялся, позволит ему скопить денег на дорогу — ему бы только попасть за границу, а там уж он как-нибудь справится и сможет получить образование.

Воздух был напоен ароматом цветущих акаций в этот теплый майский вечер в канун праздника Кирилла и Мефодия. Пенков должен был заступить в ночную смену, и Ради Бабукчиев пришел проводить старого друга: давно им не удавалось побыть наедине, поговорить о вещах, которыми можно поделиться только с близким человеком. Они зашли в корчму на окраине города, стоявшую на развилке дорог на Качицу и Мармарлию. Михалца заказал сливовую и после первого глотка спросил:

— Ты объяснился с Русаной насчет своих недоразумений с Мариной?.. Скажу тебе прямо: мы серьезно волнуемся…

— Почему?

— Нас беспокоите вы оба, но особенно ты.

— А что, товарищи недовольны моей работой? — сердито спросил Ради.

— Спокойно, друг. Нас тревожит именно эта твоя нервозность, перемены в настроении, да и родители твои озабочены…

Ради снял кепку, длинные волосы рассыпались по лбу. Значит, вот до чего дошло дело? Дома он, действительно, в последнее время вел себя как посторонний. Но разве мало у него было забот после Нового года? Да и сейчас конца им не видать.

— Знаешь, я расстался с Молчетой, — произнес Михаил тем же ровным тоном, каким он обычно объяснял философские проблемы материализма, но сколько в нем было невысказанной боли! — Даже могу сказать тебе, что она обручена. А что, что мне делать?.. Я принял это как неизбежность. Могу ли я жениться? Нет. Смогу ли я содержать семью? Нет. А так Молчета будет готовить вкусные кушанья своему мужу, народит ему детей, станет примерной супругой. Она красива, покладиста. Я ее пальцем не тронул. Иногда я думаю, что нам надо было бы вскружить голову девушкам с деньгами, небось, все тогда было бы иначе. У них есть средства, чтобы учиться в университете, они могли бы подождать, пока мы встанем на ноги. А так что получается? Родители наших зазноб ждут не дождутся, когда их дочери окончат гимназию, чтобы выдать их замуж за первого порядочного человека. Судьба, Ради!.. И еще вот что я тебе скажу: наши девушки стали женщинами, а мы все еще мальчишки. Идеалисты, мечтатели и немного фантазеры.

— Настоящая любовь — это не развлечение, это еще не любовь, когда двое, словно животные, соединяются для продолжения рода, как не любовь и мимолетное удовольствие, полученное за деньги у проститутки в «Красном фонаре»…

— Ну вот, ты опять горячишься. У тебя всегда крайности. Жизнь же, брат, не мечта. Поэтому-то ты и страдаешь. Сам страдаешь и заставляешь страдать Марину.

— Для меня жизнь — мечта, великая мечта. Мечта — не фантазия, а в высшей степени реальность. Ты говоришь, что я заставляю страдать Марину. Я в этом виноват или она сама? Когда я потребовал, чтобы она порвала с Таневской, все на меня набросились. Дескать, я тиран, деспот…

— Оставь ты эту Таневскую! — махнул рукой Михаил, словно отгоняя мух. — Распутная бабенка…

— Вот-вот. Тогда что же?.. Молчишь. Что у нее может быть общего с Мариной? Ты знаешь, что она толкает ее в объятия Кирменова?

Пенков покачал головой.

— Так что же мне молчать? Разве я не обязан ее спасти?

— А ты не допускаешь, что здесь замешана ее мать?

— Не суди о Марине по своей Молчете. Ты не сердись, что я так прямо… Марина не может стать женой первого встречного. Мы с ней, друг, крепко связаны, до самой могилы: чувствами, мыслями, взглядами. Поэтому-то мне так больно. Но у меня не только сердце, — ударил Ради себя в грудь, — у меня есть долг, моя вера. Этого она не понимает. К чему эти ее постоянные сомнения, объяснения по поводу того, в чем я — ты это сам хорошо знаешь — не могу давать ей отчет? Почему ты так смотришь на меня, Михаил?