Барбара Кингсолвер - Библия ядоносного дерева

Мы не могли отказаться принимать у себя вождя, какие бы чувства к нему ни испытывали. Но он приходил, и Рахиль вела себя очень странно. Честно признаться, когда его не было — тоже. Она надевала на себя одновременно много одежды, закрываясь ею с головы до пят, и даже в доме, где было по-прежнему жарко и сухо, ходила в дождевике. Странные вещи проделывала она и со своими волосами. Для Рахили это было признаком глубокого внутреннего расстройства. Представляете, какое нервное напряжение царило у нас в доме?

Мы постоянно слушали рассказы о жестоких столкновениях между черными и белыми. Но, глядя из собственных окон, видели вот что: мама Нгуза и мама Мванза болтают друг с другом посреди дороги, а двое маленьких мальчишек на обочине пытаются описать один другого. Все были по-прежнему бедны, как церковные мыши, однако более-менее довольны жизнью. Похоже, независимость прошла поверх нашей деревни, как чума в Египте в незапамятные времена пощадила тех, у кого на пороге был правильный знак. Но мы не знали, какой знак правильный и от чего нас нужно пощадить. Мы и раньше-то толком не понимали, что происходит, а теперь, если все изменилось, тем более не представляли, во что верить и как действовать. У нас возникало ощущение опасности, которое мы не обсуждали, но чувствовали, что должны быть готовы к ней каждую минуту. Мама не проявляла терпимости к истерикам Рахили. Строго велела ей взять себя в руки, потому что сейчас все силы самой мамы поглощает болезнь Руфи-Майи.

У той спина покрылась сыпью, и к ней нельзя было притронуться, такой горячей она была. Мама чуть ли не каждый час обтирала ее губкой. Ночи сестренка проводила, свернувшись калачиком в изножье железной двуспальной кровати родителей. Мама решила, что койку самой Руфи-Майи нужно переставить в главную комнату, чтобы в дневное время она находилась с нами и мы могли постоянно держать ее под наблюдением. Мы с Рахилью помогли перетащить кровать, Ада скатала и перенесла постельное белье. Наши кровати, спаянные из железных трубок, были такими тяжелыми, что трудно вообразить. Сначала пришлось снять с рамы москитную сетку, потом — раз-два взяли! — мы с трудом отодвинули кровать от стены и… обалдели от увиденного.

— Что это? — спросила Рахиль.

— Пуговицы? — предположила я, потому что они были идеально круглыми и белыми. Я вспомнила наш проект «сундучок надежды». В общем, это был какой-то долгосрочный «проект» Руфи-Майи.

— Ее противомалярийные таблетки, — произнесла мама и была права. Их там оказалось, наверное, штук сто, наполовину растворившихся и налепленных кривыми рядами на стену за кроватью.

Мама долго стояла неподвижно, глядя на это. Потом ушла, вернулась с ножом и стала осторожно соскребать таблетки одну за другой, складывая их в собранную ковшиком ладонь. Шестьдесят одна. Ада сосчитала и записала цифру в блокнот. Ровно столько, сколько недель мы прожили в Конго.

Рахиль

Черт возьми, я прямо дымлюсь оттого, что мне некуда деться, когда папа Нду приходит к нам. Ужас! Я не выношу даже, если он на меня смотрит. Отвожу взгляд. Порой делаю неподобающие вещи, например, чешусь или притворяюсь, будто недоразвитая. Но, думаю, он и недоразвитую жену будет рад прибавить к своей коллекции — может, у него такой еще нет. Кошмарно уже само по себе то, что мои родители пускают его в дом! Я не удостаиваю папу ответами, если он ко мне обращается. Маму тоже, когда удается сдержаться. Теперь ее волнует только Руфь-Майя: бедняжка Руфь-Майя то, бедняжка Руфь-Майя это! Господи, ну, может, она и больна, но и мне несладко приходится, чтобы еще слушать это кудахтанье. Семья думает о чем угодно, только не о моей безопасности. Вернемся в Джорджию, и я сразу подам ходатайство об удочерении.

И вот, чтобы я уж окончательно свихнулась, явился мой рыцарь в сияющих доспехах: мистер Вонючка Аксельрут. Объявился у нас во дворе именно в тот момент, когда папа Нду поднимался по ступенькам крыльца в своей дурацкой шляпе и очках без стекол, и они обменялись несколькими фразами, после чего папа Нду, пробыв у нас минут десять, удалился. Я как раз начинала свое представление «Сказка о слабоумной дочери». Неловко получилось!

В общем, выяснилось, что папа и мистер Аксельрут тайно состряпали план, как спасти меня от брака с папой Нду, чтобы не задеть чувств всей деревни. Они решили обставить дело так, будто я уже обещана в жены Ибену Аксельруту! Я чуть не окочурилась. А мама сказала: не расстраивайся, это — лишь для виду. Однако это означает, что теперь он постоянно ошивается у нас дома, а я должна изображать невесту! И, естественно, мы должны вести себя так, будто это правда, сидя на веранде. Находиться там и пялиться на высохшую траву — вот моя светская жизнь в настоящий момент. Черт, черт! Я всегда хотела быть королевой бала, только вот бал — будь он проклят! — всегда оказывался какой-нибудь ерундой.

В самый первый раз, когда мы на десять секунд остались наедине, Аксельрут начал наглеть: положил руку на спинку моего стула. Я влепила ему пощечину, как Элизабет Тейлор в «Кошке на раскаленной крыше», и это его немного вразумило. Но потом он рассмеялся, можете поверить? Ну, я напомнила ему, что «помолвка» — вранье, и попросила не забывать об этом.

— Мистер Аксельрут, — сказала я, — сочувствую, что вам приходится торчать тут со мной на веранде, но это — ваша общественная услуга ради сохранения мира в деревне. И в дальнейшем было бы весьма полезно, если бы вы мылись хотя бы раз в один-два года.

Я была готова проявлять филантруизм, однако запах пота — это уж слишком для леди. Мне постоянно вспоминалась Бриджит Бардо в окружении всей этой солдатни.

Представьте, теперь Аксельрут ведет себя вполне прилично. Я называю его просто Аксельрут. А он меня — Принцесса. Много чести, конечно, но, похоже, он мыслит в нужном направлении. Если старается, то может вести себя почти благопристойно. Аксельрут даже начал мыться и, слава Богу, оставлять дома свою ужасную шляпу. Мама ненавидит его по-прежнему, как и я, но что мне делать? Я разговариваю с Аксельрутом. Надо же как-то тянуть время, пока сидишь с ним на веранде и делаешь вид, будто вы помолвлены. К тому же его присутствие избавляет от детей. Они не любят Аксельрута. Он раздает им затрещины. Ну, ладно, понимаю, что он не должен этого делать! Но, по крайней мере, мне не приходится терпеть этих малолетних нахалов, которые обычно скачут вокруг и дергают меня за волосы. В их окружении я чувствую себя, как Гулливер среди лепидопутов.

Мой тайный план заключается в том, чтобы — если удастся достаточно умаслить Аксельрута — уговорить его изменить решение и вывезти нас отсюда. Мама уже по секрету от всех пообещала ему свое обручальное кольцо плюс тысячу долларов, которые нам, возможно, удастся где-нибудь найти по возвращении в Джорджию без папы и без собственных средств к существованию. Аксельрут заявил: «Только наличными, дамы», он, мол, не оказывает услуг в кредит. Но, может, все-таки сжалится?