Алексей Кожевников - На Великой лётной тропе

И сдумалось мне, что паренек этот муженек красавицы, только держу я свою догадку про себя. Дощаник на озере колышется у моих ног, подергивает цепь, точно просится: «Поедем…»

И поехал я в завод, встретил там красавицу, а она припала к моему уху и шепчет:

«Не ходил? Не искал?»

«Искал».

«Ну что, видел, как он?»

«Видел, и недавно, вчерась только».

«Нашел?»

«Нашел много, скоро вернется и осыплет тебя», — вру я.

Засияла она от моих слов.

«Мне он что-то никаких вестей не шлет…»

«Сам явится, обрадует».

Пошла она от меня и запела, пошел я от нее и закачал головой. На выходе из завода встречается мне телега, лежит в ней кто-то завернутый в брезент, а за телегой стража, и один из нее говорит мне:

«Слыхал? Мертвое тело нашли. Писарек один из заводской конторы убежал — он».

«Не обознались?»

«Какое! В лицо весь завод знает. Жена есть».

«Эх, горькая…»

Приехал я в свою землянку, одолели думы, работа из рук вон. Только и знаю, что сижу на берегу и слушаю, как шелестит сухой лист, опадая.

— Кто убил, дознались? — спросил Юшка.

— Дознавались, мучили сколь дней меня, я ведь компаньона покойничку подыскал, а не дознались. Компаньон-то как ушел в тайгу, так и не показывался. Может, его дело, может, и не причинен он.

Схоронили покойничка, овдовела красавица. Говорят, за те дни слез пролила не меньше этого озера. Да о ней беспокойства нет у меня, найдет себе дружка, он ей слезы высушит.

Начал уж я забывать про эту историю, сижу у землянки, правлю сети и любуюсь, как рыба в озере плещется. На затылке глаз у меня нету, ну, я и не видал, как подошел он ко мне сзади и гаркнул в самое ухо.

«Здорово, человек божий-убожйй!»

Повернулся я, а там не кто иной, как сам компаньон упокойничка.

«Чего испугался? — спрашивает. — Вари-ка уху да грей чай. Я голоден, как стая волков зимой».

«Куда идешь? Извел кого-нибудь?»

«Убил кого, про это мы на небе господу богу скажем, а иду куда, это и сам бог не должен знать».

Куда денешь человека? Пришлось мне варить уху и чай. Он у меня и заночевал. Лежим мы вдвоем у костра, я с одной стороны, он — с другой, и глядим друг на друга через пламень. В глазах я хочу разглядеть человечью душу.

«Чего, Ивашка, в лицо мне заглядываешь?» — спрашивает он.

«Душу твою открыть хочу».

«Трудно, она у меня не открывается».

Пришел он в наши места лет десять тому будет, молодым парнем. Ходил слушок, что убёг он от кары, но мы здесь не придаем этому значения.

Гляжу я на него и не пойму, кто же миром правит, кто дает жизнь человеку и указывает путь. Господь ли бог, нечистые ли силы, али простой случай. Скажем, тот же молодчик. Если и сам бог его творил, то нелегко он ему достался. Красавец, молодец молодцом, а что силы, а ловкости — один медведя берет. За ночь полста верст уйдет, и весел и здоров, после этого хоть плясать. Лицо у него прямо святое, доброе. Думаешь: вот человек, слова грубого не вымолвит, а глаза — ну прямо младенец! А хвать на деле — душа у него, может, черная, вроде шахты. Сплошь черная, серого пятнышка не найдешь. Говорили, что извел, ограбил и обманул — счету нет и, грабя, чай, улыбался по-ангельски. Пойми вот, кто творил этого человека: может, и бог, и черт вместе.

— Ивашка, я тоже убивал, — мятежник Юшка поднял голову и тряхнул волосами, — что ты скажешь?

— Не за корысть, а за правду можно. Есть люди, не достойные жизни.

— Много бить надо, кровь много лить надо, — забормотал Бурнус.

— «А паренек тот, с коим ты камни искал, вернулся?» — спрашиваю я, — продолжал Ивашка.

«Роет все».

«Один?»

«Один».

«Нашел он хоть што-нибудь? Молодка-то больно уж ждет его». Охота мне узнать правду про упокойника.

«Найдет. Не здесь, так там найдет».

«Где это?»

«Мало ли мест. Ивашка, заместо того, чтобы трудиться душу мою открывать, послушай лучше меня».

И рассказал:

«Искали двое брильянты. Один наверху работал, другой — в шахте. Был у них уговор: все, что найдут, делить пополам. Вот и показалось одному, что товарищ его нашел камень и затаил. Легли они ночью в один шалаш. Оба затихли, притворились, а оба не спят. Один убежать хочет с камнем, а другой — поймать его. Много уж ночи, месяц полнеба обошел, тогда один поднимается и ползет из шалаша. Выполз — и бежать с камнем. Другой за ним и кричит: «Стой! Стой! Убью!» Бежит тот без оглядки, а этот трах — и убил. Давай обшаривать убитого, везде осмотрел — нет никакого камня. И пальцем во рту пощупал — тоже нету. Хотел уж каяться, что напрасно погубил душу, да нечаянно задел убитого за горло, и почуяла рука в горле камень. Ну, пришлось горло ножом, и камень выскользнул оттуда.

Оставил человек труп своего товарища и пошел. Кругом лес, темень. Хочется ему взглянуть на камень, и торопится он к поляне, где луна. И знаешь, что тут случилось? Захохотал этот человек дико-дико и, как раненый медведь, побежал по кустарнику, по бурелому. Бежал и кричал: «Так вот кого я убил, ребенка! Так вот за что я убил!» Видишь ли, камень тот был не брильянт, а всего только кусок хрусталя… Ивашка, позовем сюда красавицу», — говорит мне молодчик.

«Зачем?»

«Я скажу, чтобы она не дожидалась своего паренька, не придет он».

«Она уже дождалась, его привезли».

«Вот, передай ей этот хрусталь», — он достал из кармана большой кусок.

— Так вот какая случилась ошибочка, — закончил Ивашка, потом принес кусок хрусталя, и все долго разглядывали его перед огнем.

— А что красавица? — спросил Юшка.

— За ней вскоре приехал не то брат, не то сват и умчал куда-то. Хрусталик я не решился показать ей, так и остался он у меня на память.

К рыбаку Ивашке пожаловал новый гость — галантерейный разносчик, известный под кличкой Галстучек.

— Можно? — спросил он, просунув в землянку одну свою длинноусую голову.

Рыбак протянул к нему руки.

— Входи, входи! Спасибо, не забываешь старика. Меня народ начинает обходить: хил, стар, проку мало. Одно осталось — язык-болтун, им только и держу народ при себе. Онемеет язык — оставят меня все: умирай, догнивай, как лесная, не нужная никому колода.

— С чего вдруг затянул похоронную? — Рослый Галстучек, сильно изогнувшись, пролез в землянку, тряхнул Ивашке руки. — Ну, здорово живешь! Зря жалуешься — забывают. Напротив, все лётные от океана до океана желают вечно здравствовать и тебе, и твоей землянке.

— Неужто и каторги, и лётные дороги никогда не кончатся, не заглохнут?! — ахнул рыбак.

— Говорят: крепка тюрьма каменна, но и та боится пламени, — ответил ему Галстучек.

Этот веселый парень появился на лётной тропе вскоре после революционных волнений девятьсот пятого года. Он был из ярославских коробейников, торговал вразнос мелкой галантереей — иголками, нитками, булавками, дешевыми колечками, бусами, сережками, галстуками. От них и пошло прозвище. Весь товар умещался в небольшом ящике, весь свой магазин Галстучек носил на себе. Торговал он от деревенского богатея-кулака, торговал не для наживы — весь прибыток шел хозяину, — а по нужде, по безработице, по полной невозможности найти другое дело.