Алексей Кожевников - На Великой лётной тропе

— Береги Марфу, — сказал Бурнус Охотнику, — я приду поглядеть.

Расстались они на горной тропе, двое пошли на север, двое на юг. Марфа прижалась к Охотнику и сказала:

— Куда же ты, мужичок-чужачок, поведешь меня? Бросишь где-нибудь опозоренную.

— Давай не станем горевать вперед, прежде самого горя, а будем благодарить жизнь за каждый счастливый день и час. Маленькие пичужки умнее нас, людей, они живут меньше нашего, а радуются гораздо больше — все время щебечут, поют. Будем учиться у них.

— Чудачок же ты: на уме у тебя то камни, то звезды, то пичужки. А где принимать жену — ни слова.

— У меня есть дом, замечательный дом, из камня и солнца.

— Во-он как! И я к тебе пришла не пустая, а с наследством. У меня есть золото.

— Выбрось его сейчас же: оно никому не приносило счастья. Здесь, у вас, я понял это и стал бояться золота.

— Мы купим на него Бурнусу хороший паспорт, — решила Марфа.

— Вот мой дом, — сказал охотник, вводя Марфу в свое убежище. — Будь хозяйкой!

Она ждала что угодно — шалаш, землянку, заброшенную старательскую шахту, — но только не такую пещеру, не такой дворец, не такую крепость. Марфа не знала, как назвать это сооружение. Оно было сложено из округлых камней, небрежно, с большими выступами и щелями на стенах, с неровным полом и потолком. Свет солнца, бьющий в три дыры, заменяющие окна, хорошо освещал и великолепие, и убожество необычного жилища. Оно было по-богатырски велико, несокрушимо и по-нищенски бедно, пусто.

— Что это, медвежья берлога? — спросила Марфа.

— Дом, самый первый дом человека.

— А разве не шалаш самый первый дом?

— Нет, пещера. Чтобы сделать шалаш, надо уметь рубить, в крайнем случае ломать, деревья, сучья. А было время, когда люди не умели этого и жили в готовых пещерах.

— Я не стану жить в такой пустой, — сказала Марфа. — Я переверну это волчье логово по-своему.

— Можешь вертеть как угодно, — согласился Охотник.

— А почему нам не переехать в завод, поближе к людям?

— Отсюда мне удобней собирать падающие звезды, — отговорился Охотник. Кроме этой явной работы у него была еще тайная — держать связь между революционными подпольными группами, укрывать преследуемых царским законом, распространять листовки, — которую было легче делать вдали от посторонних глаз. Он пока скрывал ее и от Марфы.

Каждый занялся своим делом: Охотник — звездами, камнями, рыбной ловлей и мелкой охотой для пропитания, Марфа преображением дикой пещеры в нормальное человеческое жилье, где можно растить детей. Охотник, бывая дома, помогал ей лепить кирпичи, обжигать их, класть печь, белить черные стены… И рассказывал при этом, как создавалась человеческая культура.

Женщины сделали, бесспорно, больше, чем мужчины.

— Куда вы без нас! До сей поры ходили бы по-собачьи на четвереньках и ели все сырьем, — торжествуя, смеялась Марфа.

Рассказы о культуре перемежались рассказами о звездах, солнце, планетах, о жизни земных морей, гор, лесов… Для Марфы, не знавшей ничего этого, окончившей только начальную школу, открывался за каждым камешком, за каждой щепотью песка, глины, мела бесконечно огромный круг жизни, бесконечная вереница всяких превращений. Иногда, заслушавшись, Марфа забывала про все остальное и попадала в забавные положения: ненужно долго месила босыми ногами глину для печки, сыпала в борщ мел вместо соли, садилась к обеду с кирпичом в руках. Но все это не мешало счастью семейной жизни, даже прибавляло его.

Флегонт-старший сделал заявку на дикий, бесхозяйственный прииск Горный Спай и начал там добычу золота. Но, без предела жадный, он не хотел пропускать мимо себя и то, которое струилось вместе с бродяжками по тайной лётной тропе. Около прииска построил кузницу, рядом с ней клетушку для бездомных и пустил молву, что кузнец Флегонт, схваченный в Гостеприимном стане, объявился на прииске Горный Спай, снова принимает всех, кто ищет скрытный приют, хлеб, отдых. Бродяжья нужда и сладкая ложь, пущенная Флегонтом-старшим, повернули лётную тропу на Горный Спай, в обход потерявшему доверие Гостеприимному стану.

И некоторое время все было как надо, а потом началось неладное: переночует бродяжка в Горном Спае, уйдет из него сыт, здрав, одет — и вдруг, не доходя до следующего приюта, либо исчезнет совсем, либо окажется убитым, ограбленным и похороненным кое-как. Поползли слухи, что эти дела творит преступная шайка Флегонта-старшего.

По уральским лётным тропам прокатилась новая молва: Юшка Соловей жив и здоров. Прежде всего он решил навестить Изумрудное озеро, поискать там своих живых товарищей, помянуть погибших, повидать Ирину Гордееву, дочь судьи, которая любила его и она же предала его. Любовь и предательство сразу в одном сердце. Как человек носит их? Юшке не доводилось еще испытать этого. У него разные чувства не умели жить вместе, так, любовь к Ирине не хотела уходить из его сердца и впускать в него месть, ненависть, презрение.

Юшка явился на гостеприимный огонек рыбака Ивашки и громко гаркнул:

— Здорово, Бородай!

Он приветствовал не одного рыбака, а вместе с ним и озеро, и землю вокруг него, и свою былую жизнь, проведенную здесь. Он был рад встрече со всем этим.

Сразу после ответного «здравствуй» Ивашка упрекнул гостя:

— Нельзя ли потише, не на весь Урал?

— Не могу, не умею тише. И что за жизнь тишком, молчком, по-мышиному?! Тьфу!

— Тебе можно греметь. Прогремел, разбудил карателей, натравил их на мою землянку и убежал. А мне страдай, у меня будут пытать: кто гремел, где спрятан?

— Всё тормошат тебя?

— Как же иначе. За это им деньги, чины, награды.

Поворчав недолго, Ивашка принялся угощать гостя ухой и новостями, какие залетали к нему:

— Был слух, что тебя кокнули каратели.

— Выдумка. Придется им еще побегать за мной.

Юшка развалился возле костра. Его голова пламенем своих волос была так похожа на этот костер, что рыбак едва не бросил в нее охапку сучьев.

Той же ночью пришли Охотник и Бурнус. Они совершенно правильно решили, что Юшка обязательно проведает Изумрудное и они либо застанут его там, либо точно узнают от Ивашки, где искать.

Бурнус, знавший Юшку только понаслышке, тут подал ему свой кинжал и сказал:

— Возьми!

Это значило, что он отдает не только кинжал, а всего себя, готов служить. Юшка повертел кинжал, похвалил, вернул Бурнусу и сказал:

— Пойдешь со мной. Бей им верней, чтобы я не передал его другому.

— О нет, не будет этого! Я сильный, храбрый башкирин. Мой кинжал служил великому Салавату.

— Бьет не кинжал, а рука, — заметил Юшка. — Сам по себе он не герой и не воин, а глупый кусок железа.

Из всего, что случилось в последнее время, особенно тревожны были вести с лётной тропы. Флегонт-старший опозорил надежнейший из приютов — Гостеприимный стан, вместо него подсунул лётным свою ловушку — Горный Спай. В нее уже попалось много несчастных. Надо было изгнать Флегонта-предателя с лётной тропы, а еще лучше — совсем вычеркнуть из жизни.