Алексей Кожевников - На Великой лётной тропе

— Разменяй копеечку на семишничек.

Эту забавную просьбу охотно удовлетворяли, и случалось, что Илюша — так переименовали Ильяшева русские — собирал за день до полусотни семишников. Если ему вместо семишника давали алтын, пятак, даже гривенник, он категорически отказывался брать их. Кроме копеечек и семишников для него не существовало никаких ценностей. И расходовал он свои сборы тоже совсем по-особому, — не копил, не пропивал, не проигрывал в карты, как другие нищие, а бо́льшую часть тратил на подарки ребятишкам. Совершенно чужим, случайным, с которыми сводили его нищенская жизнь и дорога. В его карманах всегда были дешевенькие конфеты, печенье и мелкие крендельки, самые мелкие из всех существующих. И где бы ни встретил ребятенка, Илюша обязательно угощал его чем-нибудь, а угостив, начинал спрашивать, как зовут, где живет и, наконец, не видал ли нищенку с маленькой рыжей-рыжей девчонкой. Многие видели такую, но куда ушла она, не знали. Потом начались другие речи: давно не проходила, исчезла куда-то. Нет, не упомнили такую. Много их бродит, всяких…

Если Илюшу спрашивали, зачем ему эта нищенка, он отвечал:

— Она моя родня будет.

Юшка Соловей не рисковал, особенно в дневное время, ходить, подобно Илюше, и перебирался по ночам из одного надежного приюта в другой. Там время от времени появлялся Илюша и докладывал мятежнику свои неутешительные донесения.

По каменистым дорогам Урала Ирина износила свои железные калоши и бросила обноски в придорожную канаву. Остаток лета и осень ходила босая. Ее маленькие красивые ноги загрубели, почернели. Зимой стала обувать то лапти, то опорки, которые давали ей Христа ради.

Девочка Рыжий ангельчик только иногда шла на своих ногах, но скоро уставала и снова просилась к маме. Она научилась тянуть руку и картавить: «Подайте Х’иста ’ади пи’ожок». Чтобы отучить от этого, мать больно била ее по протянутой руке. Да разве отучишь, когда сама так же тянула руку. Девочка жила в обиде и недоумении: почему маме можно, а мне нельзя?

Медленно, устало бродила Ирина, все больше сгибаясь под своей тяжелеющей, растущей ношей, и думала, думала. Об Урале. Благословенная земля, в ней есть все, что нужно для самой роскошной жизни человека. Об уральском народе. Резко, глубоко расколот на два круга — богачей, заводчиков, торговцев, начальников и полунищих-бедняков рабочих, совсем нищих безработных, бездомных. До ухода от отца Ирина жила в богатом круге, где вкусно ели, хорошо одевались, долго спали и ничего сами не делали, а только распоряжались — кто целыми округами, заводами, тысячами людей, кто домашней загнанной прислугой. После ухода Ирина оказалась в бедном рабочем круге. Здесь каждый трудовой день начинался еще ночью, гораздо раньше дня солнечного, начинался ревом заводских гудков. Ревела вся уральская земля в сотню железных глоток, ревела раз, другой, третий — это хозяева, владыки будили, подгоняли своих рабов. На каждую глотку со всей округи торопливо-очумело бежал недоспавший, одетый кое-как рабочий люд. Затем он десять, а то и двенадцать часов долбил и плавил руду, катал железо, нагружал и разгружал вагоны. Вечером, снова потемну, еле волоча ноги, разбредался по своим каморкам, кое-чем утолял голод и валился спать.

Думала о Юшке: «Где он, почему-то не слышно? Как встретил бы меня?» И тянуло встретиться, и было страшно.

Думала о дочурке. И зачем родилась она? Куда девать ее? Сбыть дедушке? Да, он может нанять няньку. Но возьмет ли, захочет ли заняться с дочерью-предательницей, иметь около себя внучку от этой предательницы? Он судья, служит царскому закону, но служит скрепя сердце, по нужде, ненавидит ретивую услужливость и тем более предательство. У отца есть еще дочь, младше Ирины, но скоро будет невестой. Согласится ли она жить в одном доме с такой племянницей? Ирина уже вынудила отца и сестру кинуть родные места. Они, конечно, уехали из-за нее, бежали от позора.

Как после этого явиться к ним? Думала о себе: «Что же делать, как искупить свою вину, заслужить оправдание? Что могу я, нищая, бездомная? Кому служить?»

С жадной тоской она оглядывала жизнь. Везде шла жестокая вековечная борьба между богатыми и бедными, хозяевами и рабами, деспотизмом и свободой. Ослепленная своей любовью и ненавистью к Юшке, она попала в этот огонь и сделала тяжкое преступление — по ее вине погибли четыре борца, жены и дети этих борцов стали вдовами, сиротами и, возможно, скитаются, как она. Служба обездоленным и сирым — только это может дать ей оправдание, остановить боль и стон души. Нужна какая-то совсем другая жизнь. Шатаньем по дорогам, попрошайничеством она не заслужит оправдания, наоборот, сделает новое преступление — погубит свою девочку и окончательно истерзает свою душу. Что такое душа? Это бездонный океан, пучина. Никогда не угадаешь заранее, какие поднимутся в ней чувства-волны — любовь, ненависть, тоска, радость, уныние, надежды, мечты. Порой ее невозможно утихомирить, она не подчиняется человеческой воле. От нее невозможно убежать, как от своих ног, от себя, ее невозможно забыть, усыпить.

Однажды зимой под вечер неожиданно подувший буран захватил Ирину на дороге к Яснокаменскому заводу. Ее давно уже манили не потухающие никогда заводские огни, но встречный ветер сильно задерживал, и снег-поземок заносил дорогу. Девочке, закутанной в старые тряпки, было холодно, она плакала, просилась на печку.

— Лежи, а то выброшу в снег, волкам, — злилась на нее Ирина. — Четвертый год, сама должна ходить, довольно ездить на мне!

Девочка заплакала сильней, мать закричала на нее:

— Да замолчишь ли ты когда-нибудь?! Покой дашь ли мне? — и ударила ее.

Ты взвыла и от боли, и от обиды.

— Ах ты дрянь, иди сама!

Ирина поставила трехлетнюю дочь на дорогу. Налетел ветер и сшиб девочку.

— Уйду вот. Пусть тебя заносит снегом. Не будешь капризничать, не будешь?

— Не буду, мама, не буду, — со страхом говорила девочка и тянула к матери красные, зазябшие ручонки.

Опять подняла Ирина свою ношу, которая выматывала у нее последние силы.

День мерк, наступали серые сумерки. У Ирины необоримая усталость охватывала ноги, грудь и спину. Со стоном и проклятьями дотащилась она до завода и упала на крыльцо школы, которая стояла у околицы. Вышла учительница, спросила:

— Что с тобой, тетенька?

— Замерзаю… Отогрейте… Вот ее, — Ирина подала сверток со своей дочерью.

Учительница отнесла к себе посиневшего Рыжего ангельчика, а Ирина залезла в кухне на печку и заснула там крепким сном.

Рыжий ангельчик отогрелся и потребовал маму, пришлось Ирину будить. Она беспокойно спросила:

— Уходить надо?

— Куда же уходить? Ночью я вас не отпущу, — сказала учительница.