Алексей Кожевников - На Великой лётной тропе

— Можно ночевать? — обрадовалась Ирина.

— Ну разумеется, устраивайтесь в кухне.

Учительница выдала запасную постель. Потом она долго проверяла ребячьи тетрадки, часто отрываясь от них и думая о своих случайных гостях. Нищенка-мать поразила ее своим лицом, где молодая красота была грубо испорчена худобой, усталостью, озлоблением, тревогой. Рыжий ангельчик поразил несходством с матерью, как чужой.

Управившись с тетрадками, она пошла проведать ночлежников. Девочка спала. Рыжие курчавые волосенки искрились солнечными блестками, длинные пряди свивались в кольца, и вся голова напоминала яркий махровый мак. Худенькие, заморенные ручонки лежали на спокойно вздымающейся груди. Мать сидела рядом и чинила одежонку своей дочери. Учительница молча склонилась над спящим Ангельчиком.

— Спит, ей хоть бы что, а я вот шей, — сказала мать с раздражением, а потом бросила ласковый взгляд на девочку.

— Какая хорошенькая! Как зовут ее?

— Надежда. Получше меня будет. В молодые годы я была красавицей, только и красота и все пошло прахом.

— Ты и сейчас еще очень молода и красива.

— Мне двадцать три.

— В кого она такая золотая? В отца? — спросила учительница про девочку.

— И не разберешь, в кого.

— Отец-то какой?

— Забыла, — сказала Ирина. Она не хотела говорить про него.

— Какой же он бессердечный, что бросил такую прелесть!

Мать отложила шитье, посмотрела долго на учительницу и сказала тихо, почти нежно:

— А если он не знает? — И нищенка Аринка в эту минуту была не Аринкой, а прежней Ириной. В эту минуту никто бы не поверил, что этот самый голос бывает дик и злобен. — Вот бы отдать ее кому-нибудь. Не берет никто.

— Никто не берет? — удивившись, переспросила учительница.

— Ни один черт, скупы все стали, не то что чужих брать, своих со двора гонят. А мне не выходить ее, на мирских кусочках не долго наживет. Теперь холода, не мудрено и замерзнуть.

— Я возьму.

— Шутишь?

— Возьму, только отдай.

Учительница была пожилая, но одинокая, никогда не имела ни детей, ни мужа, и неистраченные материнские чувства сильно толкали ее быть хотя бы подобием матери.

— И отдам, куда она мне? Ну, выхожу, поставлю на ноги, а там что? По моей дороге да по чужим дворам? — Мать говорила резко и крикливо, будто убеждала кого-то, что ее девочке в чужих людях будет лучше. Убеждала она сама себя: как ни трудно ей жилось, а все-таки она любила свою девочку.

— Ты согласна? — напомнила учительница.

— Да бери, бери хоть сейчас, эко добро нашла!..

Учительницу не удивили жестокие слова матери: она видела, что ее сердце говорило другое, в глазах была и жалость, и печаль. Но жизнь была сурова к этой молодой женщине, и она радовалась немножко, что ее освободят от девочки, тогда отдохнут грудь и спина, отдохнут ноги.

Ирина придвинулась к учительнице и зашептала:

— Грудь у меня болит, три года ее на груди ношу, а на спине котомки. Ах, как хочется отдохнуть, знали бы вы, как хочется отдохнуть! Возьмите ее, вам я доверяю, ей будет хорошо. Кем же вы станете считать ее? Дочерью? Если дочерью, я не отдам. Все хотят больно легко, не родя, не трудясь, задарма стать отцом-матерью, а кровную мать сделать чужой теткой.

— Вы как хотите? — спросила учительница. — Я могу как угодно: дочерью, сестрой, племянницей, приемышем. Я буду любить одинаково.

Решили, что девочка будет считаться племянницей учительницы, а Ирина по-прежнему матерью и может забрать ее в любое время.

— Корми ее, не обижай. Другие возьмут вот так, а потом держат голодом.

— Уж буду и любить, и кормить, — обещалась учительница.

— А я ведь далеко не уеду, стану проведывать.

Учительница перебежала в свою комнату, приготовила маленькую постельку и перенесла девочку, которая пошевелилась во сне, позвала маму, доверчиво протянула руки. Курчавая головенка прижалась к новой доброй щеке.

Всю ночь учительница просидела у кровати своей названной племянницы. Утром, когда еще было темно и на небе звезды, постучала мать.

— Спит?

— Спит.

— Я хочу взглянуть и уйду, пока она спит. Проснется — тогда не уйдешь без нее, не отпустит, — говорила мать, а сама думала, что, проснись девочка и назови ее «мама», не хватит у нее сил уйти одной, опять привяжет к груди. — Спрашивать будет, скажи, что мама скоро, пробежит только по домам и принесет ей горячий пирожок.

Девочка шевельнулась, а мать припала к ней и зашептала:

— Спи, деточка, спи, рано еще, звездочки в небе.

И Ангельчик заснул под шепот матери.

Учительница спросила, есть ли у Ирины деньги, не надо ли ей.

— Дай немножко, хоть пятерку. Не даром же я оставлю ее. У меня ведь не десять их, а одна-разъединственная.

При этих горьких, жестоких словах у Ирины хлынули частые крупные слезы.

Учительница дала ей старую шубенку, поношенные боты и две трешницы денег.

— Я верну деньги, я не дошла еще, чтобы торговать собственной дочерью, — сказала Ирина сквозь слезы.

Тут заплакала и учительница, и обе заторопились прощаться.

…Ирина ушла. В Яснокаменском она ни в одном доме не попросила милостыни и следующую деревню прошла торопливо, не останавливаясь.

Видел ее народ и удивлялся:

— Куда бежит? И без ребенка. Уж не подбросила ли кому? Не убила ли? От нее можно всего ждать. Эй, Аринка, ребенка-то куда девала?

Нищенка не отвечала и прибавляла шагу.

— Постой, постой! Где ночевала?

— Не у вас, — зло кидала Ирина.

— Народ, задержать бабу надо, ребенка она ухаяла!

— Побежим?

— Побежим!

Несколько человек пустились догонять Ирину. А по деревне слух:

— Аринка ребенка подбросила!

— Как подбросила? Задушила!

И толпа — за Ириной.

Поняла нищенка, что гонятся за ней, прижала поплотней котомку — и убегать. Но разве убежишь от целой толпы, найдутся всегда бегуны, которые догонят любого.

И Ирину догнали. Первый ухватил ее за армяк. Рванулась она и оторвала весь подол армяка. Другой ухватил ее за котомку, не вытерпела тесьма, и просыпались кусочки в снег. Схватили Ирину сразу и за волосы, и за плечи, и за руки. Повернулась она и зубами вцепилась в руку мужика. Завыл тот, выдернул руку и ударил Ирину в лицо. Побежали по лицу кровь и слезы, затихла Ирина, а кругом тормошили ее, требовали:

— Где ребенок? Куда дела?

— Подкинула?

— Убила?

— Родить родила, а кормить не хочешь?!

— Показывай! Веди!

— Ночевала где?

— В школе, — прошептала избитая Ирина, — в школе. Повели ее обратно. Черная неисчислимая толпа окружила школу. Двое стариков пошли к учительнице.

— Айда-ко, народ требует, — сказали они.

Испугалась учительница и, бледная, вышла на крыльцо перед народом.

— Ночевала у тебя Аринка? — загудела толпа.

— Ночевала.

— Она ребенка либо подкинула, либо убила.