Алексей Кожевников - На Великой лётной тропе

К полудню Ирина обессилела совершенно, поленья казались неподъемной тяжестью. Ленка подала совет:

— Ты при откатке не толкай, держись только руками, чтобы вид был, а силы береги.

Пришлось Ирине следовать этому совету, при откатке она отдыхала, чтобы легче было кидать поленья.

— Здесь отстанешь — сразу видно.

Первый день прошел для Ирины как одно сплошное мучение. Возвращалась она последняя, под руку с Ленкой. У него болело все тело, и ночью она просыпалась много раз от боли. Ирина уже думала, что ей придется умереть или навсегда потерять способность двигаться, так болели ноги.

Второй и третий день показались менее мучительны, а следующие хотя и приносили большую усталость, но принесли и уверенность, что Ирина выдержит труд, не уйдет на дороги за милостыней.

Помощник управляющего, обходя цехи, зашел и в девью артель. Он нашел Ирину и спросил:

— Справляешься, не трудно?

— Теперь не трудно, привыкла.

— Она у нас песни петь начинает! — крикнула Ленка.

— Хорошо, хорошо. А я думал другую работку подыскать.

— Не надо, я останусь здесь.

В воскресенье девья казарма отсыпалась и отмывалась за всю неделю. Открывались корзинки и сундучки, доставались из них новые платья, ленты, башмаки, пудра, бусы. Девья казарма завивала на гвоздях свои волосы и шла гулять. Кто на гору, где было катанье, кто на станцию со своим дружком, кто в гостеприимные домики, где тайно справлялась любовь.

Дунька уехала в деревню, к родным, а Ленка надела зеленую шерстяную юбку, яркую шаль и плисовую жакетку со сборками; вся она, низкорослая и толстая, в своей сборчатой жакетке стала похожей на круглый китайский веер.

— Арина, пойдем, — позвала Ленка.

— Куда? Мне неохота.

— Прихвати дружка, и будет весело.

— У меня болит голова.

— На морозе все пройдет.

— Мне не в чем, и вообще я гулять не стану.

— Вот те раз! Будешь лежать?

— Читать.

— Читать тебе не пристало, у нас только конченые читают да Настька Прохорова.

В заводе было несколько девиц, которые, по всеобщему мнению, не могли рассчитывать, чтобы даже самый захудалый парень поухаживал за ними или взял замуж. Любовь для этих девиц была недоступна то из-за неприглядной наружности, то из-за болезни, иногда по причине большого позора, который пришлось испытать им. Всех таких называли кончеными и держались от них в стороне. Они проводили свое время в одиночестве. Одни презирали всех, кроме себя, другие покорно несли всеобщее презрение и жалость. В часы отдыха конченые занимались сплетнями про своих более удачливых подруг, рукоделием и книжками.

— Прохорова Настя тоже конченая? — спросила Ирина.

— Настька первая девка в заводе. До нее нам не достать.

— Почему же она читает?

— У нее и брат читает, и отец, вся семья начетчики.

— Ученые они?

— Прохор простой рабочий, в доменном цехе работает. Сын Еграшка в шахте забойщиком. Настька летом на перевозе, а зимой дома.

Ленка ушла. Ирина осталась в казарме и весь день ушивала дыры на своем платье и шубейке. Ленка вернулась вечером, таинственно поманила Ирину:

— Пойдем-ка, пойдем! Ночь какая… райская.

Ирина вышла. За дверью стоял молодой рабочий с гармонью.

— Вот он, мой дружок, гармонист. — Ленка повисла на руке дружка.

— За тем и звала? — спросила Ирина.

— За этим. А тебе мало?

— Холодно мне. — Ирина съежилась и ушла в казарму.

Ленка прибежала за ней.

— Хочешь, тебе такого же молодчика приведу? Один уж спрашивал про тебя.

— Отстань, Лена, и никого не води. Приведешь — я выгоню его.

— Выгонишь? Так прямо и выгонишь?

— Так и выгоню.

— Какая ты строгая!

— Приведи лучше Прохорову Настю.

— Нет уж, молодчика не хочешь — Настьку не приведу.

— Да я же конченая, какие могут быть молодчики?

— Сказывай, конченая! С тела только немного спала, а поправишься, лучше Настьки будешь. Парни будут бегать, девки завидовать. Я бы на твоем месте крутанула! Ух, весело!

— Иди гуляй с гармонистом, а я хочу спать.

— Соня! — презрительно сказала Ленка и убежала к дружку.

Дунька в воскресные дни всегда уезжала в деревню, оттуда привозила домашнюю стряпню и угощала Ирину по дружбе. Ленка же по дружбе рассказывала Ирине про свою любовь, про заводских молодчиков и все звала гулять.

— Ох, уж и выберу я тебе козыря первейшего! Хочешь, женатого, у жены оттягаем?

— Ленка, я не слушаю, — Ирина зажимала уши.

— Кому красоту бережешь? Есть кто-нибудь? Ну, чего молчишь?

— Ах, какая ты надоедливая!

— Да не поверю я, чтобы такая девка, как ты, так никого и не имела!

— Ну, имела, больше не хочу иметь, тебе все это зачем?

— Да ради тебя.

— Ради меня оставь меня в покое!

— Неприступная гора! Знаем мы вас, таких! — сердилась Ленка, но, когда укладывались спать, говорила: — Аринушка, ты на меня не сердишься? — Ленка перебирала волосы подруги. — Мне бы, мне бы такие! Зря пропадают. Вылезут, пойдут седины, и никому-то от этого никакой пользы.

Однажды, когда так говорила Ленка, Ирина захватилась и заплакала.

— С чего это ты, Арина?

— Не говори, молчи. Дай мои волосы. — Ирина закрывала волосами лицо и была неутешна.

Подружки допытывались, но она молчала и просила об одном:

— Не спрашивайте.

— Обманул кто-нибудь?

— Ах, нет! Никто и ничего. Оттого я плачу, что ничего у меня не было, жизнь пустая.

— Из-за себя. Сама не хочешь, а потом реветь.

Ирина убежала из казармы, а Дунька взялась за Ленку:

— Вот казнись теперь, довела девку. Балаболка…

— Да я ничего, — оправдывалась Ленка.

— Соль все время сыплешь на больное место. Ужо допрыгаешь, с твоим карахтером слез не избежать.

— И буду плакать…

Дунька привела Ирину обратно в казарму, а Ленка стала реже приставать с дружками и молодчиками и очень скоро сама узнала слезы, горькие и неутешные.

Первой проснулась в ту ночь Дунька, она растолкала Ирину и шепнула:

— Слышь, Ленка-то?

— Что с ней? Плачет?

— Ревмя ревет, я давно уж слушаю.

Всегда радостная, ясная, Ленка корчилась на постели и рвала свою подушку.

Дикие рыданья, вздохи и крики разбудили всю девью казарму.

— Воды! Ленка умирает!

— Свету, Агафья, свету!

Появился свет, казарма столпилась вокруг раздетой Ленки. Все взялись утешать ее, но Ленка вскочила и закричала:

— Уйди, уйдите! Чего вам надо, не видали вы слез?!

— Прикройся хоть, бесстыдница!

На девку кинули одеяло. Она отбросила его.

— Душно мне, жарко! Не мучьте!

— Может, доктора позвать?

— Не поможет доктор, душа болит. Душа!..

Постояла казарма над Ленкой и разошлась спать. Потух свет, завернулась в одеяло Дунька. Ирина же обняла Ленку и, как мать, прижала к своей груди. Ленка не оттолкнула ее рук, а припала к уху и жарким прерывающимся шепотом рассказала свое горе: