Алексей Кожевников - На Великой лётной тропе

— Да.

— А занимай любое, кое пусто останется. Это уж вечером, когда придут мои галки. У меня их сорок.

Она сторожиха, она же и кухарка, готовит на девью казарму обед: каждый день котел щей, полпуда мяса, два пуда картошки, пуд хлеба. Она видит, как ежедневно съедается все ее творение, и считает работниц прожорливыми, как галки.

— Да жрите вы меньше, а то брюха у вас вырастут, замуж никто не возьмет, скажут: «Куда беременных!»

— Тетка Агафья, нас ведь сорок, щей нам по тарелочке, хлеба по фунту, какие же мы обжоры?

— Во всем заводе хуже вас нету.

Так и не могут понять работницы и кухарка друг друга.

— Добро, какое есть, приноси, — сказала Агафья новенькой.

— Никакого нету, узелок. Здесь сорок, я сорок первая галка.

— Да и похожа — черненькая. Как зовут?

— Арина.

— Откуда будешь?

Ирина назвала завод, что первым пришел ей на память.

— Какая ты стройная да тонкая, как будто на белом хлебе выросла.

— Такая уж уродилась.

— На моих щах растолстеешь, мои девки самые видные на заводе. А все оттого, что кормить умею. Может, попробуешь моего варева? Садись.

Ирина согласилась и на краешке нар съела немного щей.

— Спасибо, — поблагодарила она.

— Ешь, не стесняйся, подбавлю.

— Не хочу, сыта.

— О, с таким аппетитом ты не работница. Мои девки, сколь им ни дай, все орут: «Мало, мало!» — готовы меня слопать! Вечерком приходи, будут в сборе, мы определим тебе фатеру.

Агафья опять занялась варевом, а Ирина ушла в заводской поселок. Постояла и поглядела на ребят, которые на салазках и ледянках катались с горки. Проходя мимо церкви, зашла в нее. Там были крестины. Ирина сделала несколько земных поклонов перед иконой богоматери и вышла.

На площади она остановилась перед домом судьи и долго была в растерянности, потом быстро прошла весь поселок, до околицы, где стоял столбик под маленькой крышкой и на нем висела иконка с полинявшим, неразличимым ликом. Ирина припала к этому облупившемуся лику и поцеловала его долгим поцелуем.

— Может, пойти дальше, дороге нет конца… — сказала она, но повернула в завод. У дома судьи опять остановилась.

Тоненькая девушка прошла мимо Ирины в дом судьи и с крыльца спросила:

— Тетенька, тебе кого?

— Никого, — ответила Ирина.

— А я думала — папу, он теперь отдыхает. — Девушка тряхнула кудрями в легкой дымке инея и захлопнула дверь.

В девушке Ирина узнала свою сестру и окончательно убедилась, что заводской судья Гордеев ее отец, а не однофамилец. Она решила не объявляться ни ему, ни сестре, не портить им жизнь: она уже сильно испортила ее. Но жить поближе к ним: отец старенький, сестра молоденькая, по молодости глупенькая, им в любой день может потребоваться помощь. А может и для Ирины наступить такой роковой час, когда единственной опорой останется старик отец.

Ирина опять пошла по улицам, площадям и закоулкам поселка, разбрызганного по гористым берегам заводского пруда, который напоминал Изумрудное озеро, но был гораздо меньше. Заводской гудок закричал, завыл что-то свое, железное. Тоже железно ему отозвались окрестные горы и леса. От завода хлынуло половодьем рабочее многолюдье. Гудящий, темный человеческий вал поднимался в гору большой улицей поселка, от него по переулкам бежали ручьи, к девьей казарме тянулась живая зыбкая веревочку. Ирина пошла за ней.

В казарме девушки быстро срывали с себя шубейки, платки, мыли холодной водой обветренные лица и руки, потом брали у кухарки еду и, садясь на нары по-татарски, ели. Все они прошли мимо Ирины, и каждая спросила:

— Новая?

— Да.

— Это вместо Зойки, она замуж вышла за конторщика и бросила работу. Барыней будет.

Одна девушка остановилась и сказала:

— Какая ты смиренная. Бери тарелку и ешь.

— Я не хочу.

После обеда, который был и ужином, галки обступили Ирину, осмотрели ее лицо, волосы, шубейку, платье, расспросили обо всем.

— Откуда?

— Сколько лет?

— Девка или замужняя?

— Девка.

— Мы здесь, почитай, все девки.

И отвели ей квартиру между подружками Ленкой и Дунькой. Те охотно приняли ее:

— Иди к нам в серединку, подружкой будешь.

Придвинули Ленка с Дунькой поплотнее свой матрацы с подушками и положили Ирину. Ее голова лежала на двух подушках, ее прикрывали края двух одеял. Ночью волосы путались с волосами соседок-работниц. Все это показалось Ирине значительным.

Послушные гудку, работницы в шесть утра вскочили, наспех надернули свои юбки, подобрали волосы и выстроились длинным чередом перед умывальником.

Два крана не могли перемыть всех девичьих лиц и шей, как ни торопились работницы.

— Живей там, живей! — покрикивали задние. — Не на свиданки идете, а на труд. В воскресенье промоетесь.

— Так в воскресенье и мойтесь, нечего нас неволить, — откликались передние.

Ирина стояла последней, она еще не научилась поспешности.

— Не стой, девонька, не дождешься, — говорили ей.

Умылась Ленка и, пробегая мимо с мокрым лицом, крикнула:

— Арина, пойдем-ка, научу тебя.

Они выбежали из казармы на снег.

— Бери его горстями и натирай вот так!

Ленка хватала снег и, как мыло, мылила им руки. Снег от теплоты рук таял.

— И лицо. Ты смелей, сперва холодно, а потом в жар бросит.

И верно, сначала Ирина почувствовала озноб, будто тонкие булавки кололи ее лицо, затем лицо и шею охватил жар.

— Какая ты красавица стала, прямо пылаешь, — восхищалась Ленка. — Я всегда так, когда запоздаю.

Окончила Ирина умыванье, но ей захотелось постоять на морозе. Она прислонилась к двери. Перед нею в синем сумраке поднималась гора с бесчисленностью огоньков заводского поселка.

Огоньков становилось больше и больше. Весь поселок, как девья казарма, был беспрекословно послушен заводским гудкам.

Над прудом поднимались черные корпуса, и там, среди них, горел неумирающий пламень домны.

— Нагляделась, пойдем, — позвала Ирину Ленка.

Поспешно напились чаю и узкой тропой среди снегового потока пошли к поленницам дров. На ходу оправляли свою одежду, устраивали волосы. Лихо гаркнул второй гудок, когда переходили пруд, не замедлил и третий. Задышал, загремел завод, осветился ярче огнями, поползли вагонетки, застучали поленья, и полетела с предутренним ветерком девичья песня.

— Как, Аринушка, трудно? — спрашивали Ленка с Дунькой.

— Ничего, легко, я, пожалуй, и не устану.

— Не говори, устанешь. С утра всегда так, к полудню здесь заболит, там заболит, а к вечеру вся заболеешь. Ты не торопись, поберегай себя.

Вскоре Ирина начала уставать, у нее заболели спина, плечи. Она призналась подружкам:

— Я, пожалуй, устану.

— Это уж известно. Сперва потише надо, разойтись. И в дороге так: верст десять шажком, а там хоть бегом.