Алексей Кожевников - На Великой лётной тропе

Урал открылся мне не только кладовой золота, платины, железа, меди и других полезных ископаемых, а еще и богатейшим скоплением, собранием, кладовой особых уральских человеческих судеб, характеров, столкновений, занятий, мечтаний, порождаемых удивительно многообразной уральской природой и такой же историей. Меня больше и больше охватывало увлечение Уралом, все крепло намерение сделать его своей главной темой.

Я написал об Урале несколько книг: «Турмалин-камень», «Золотая голытьба», «Парень с большим именем».

Через эти книги наконец получил возможность поехать на Енисей. Эта поездка круто переменила мою писательскую судьбу. Меня захватило движение (людоход) народов России на восток, дооткрытие Сибири и начавшееся великое, индустриальное преображение всего нашего заволжского и зауральского пространства — строительства Турксиба, Игарки, Магнитогорска… Я почувствовал, что эти дела благотворно повлияют и на советскую литературу, на создание советского трудового романа.

Здесь особенно видно, что природа создала человека открывателем, преобразователем, творцом, что неизвестное, неоткрытое, новое имеет необоримо влекущую власть над ним. За неведомым, за новым человек нередко идет, не щадя своей жизни, готов на смерть.

Отсюда особенно ясно стало мне всемирное, планетарное значение моей Родины. Ход таких «кораблей», как она, волнит-волнует все человеческое море.

Я оставил Урал и занялся Енисеем, Турксибом, Игаркой, Таймыром, Хакасией, Тувой, Крайним Севером. Отдал этим местам почти безраздельно сорок лет, написал о них полдесятка книг: «Здравствуй, путь!», «Брат океана», «Живая вода», «Солнце ездит на оленях», «Иван-пройди свет».

Говорят: чем больше стареет человек, тем чаще оглядывается назад, тем сильней хочется ему повторить, хотя бы мысленно, все пережитое, пройденное, виденное, думанное.

Алексей Кожевников

1974 г.

В свинце раннего утра показался из парка первый трамвай, за ним — другие. Все они обогнули сквер на вокзальной площади и громыхающими ящиками покатились по городу. А парк выталкивал все новые и новые вагоны…

Бесшумными видениями скользнули автомобили, выстроились в ряд перед вокзалом.

В стороне, одна за другой, мордами в кузова экипажей, грудились извозчичьи лошади.

Краса степей, герои ипподрома, они здесь, среди лакированных машин, были неловки, медлительны, понуры. Скрыть этого не удавалось, хотя и вздернули их поводами к высоким дугам.

Конь Башкир скрестил задние ноги, налег на одну, другая отдыхала, — и круп его уродливо искривился, как горбатый человек. Передние ноги дрожали в коленках, а повыше копыт ныли жилки. Хозяин затянул их кожаными гетрами, но и они не спасали. Потрескавшаяся от жары и едкой каменной пыли кожа подергивалась дрожью, а из глаз вытекло по крупной желтой слезе…

Дымный гейзер плеснулся выше вокзальных крыш, и свисток заставил вздрогнуть всех коней, автомобили — повернуть передние колеса.

Пришел поезд.

Живым падуном сходили люди по лестницам вокзала.

Уже не один трамвай увез их за сквер, не один автомобиль с коротким гудком унес в город.

Кони и извозчики бодрились, подтягивались под испытывающими взглядами пассажиров. Несколько удачников прогремели копытами по булыжной площади и умчались соперничать с автомобилями и трамваями.

Разбился людской поток, принесенный из степей и полей, — рассосался в городе.

Никто не выбрал Башкира, — и он с немногими обойденными стоял худой и усталый — предостерегающее напоминание молодым коням.

— Ничего, Башкир, не тужи, — слез хозяин с козел, ударил коня рукой по бокам: — Обойдется! Не взяли — не надо: придут другие — возьмут… на ночь я тебе засыплю овса… Больно?

Конь задрожал — ударил его хозяин по ране.

— Зимой заживет… Пыль эта… О чем думаешь? Вспомнил недавнее, что ли?.. Помню я, помню, как целый двор коней имел — пять троек, целых пять троек! И ты, Башкир, был в самой лучшей… Кто развозил почту? Чьи колокольчики звенели по всем трактам? Мои, ямщика Громова! Помнишь?!..

Дрожал Башкир — хозяин неосторожно касался рукою ран.

— Пришли вот они, трамваи, автомобили, поезда… Почта пошла на них, — и остались у Громова дуги да колокольчики!.. Не говорить — легче!

Махнул рукой Громов, — отошел от последнего своего коня.

Знал Башкир — на его глазах продавались кони, угонялись тройки, а городские улицы заполнялись машинами. Кого продал Громов, кого отпустил на волю: оставил одного Башкира. Не раз подходил конь к хозяину, попросить хотел, чтоб его отпустил, выгнал… Не понимал ли Громов, не хотел ли — не выгнал Башкира.

В третьем часу начинающегося дня тащился Башкир на отдых. Вихлялись усталые ноги при каждом шаге по неровным булыжникам. Громов опустил поводья, и Башкир понурил голову — мордой почти касался колен… А старый ямщик думал, что и сегодня не выгнал он коню на овес…

Ворота, как темный сырой тоннель, пропустили Башкира во двор многоэтажного каменного дома. Перед ним скользнул автомобиль, красным глазком под кузовом шмыгнул по гладким стенам, юркнул в гараж и там заснул — закрыл глаз. Позади Башкира гудел второй автомобиль и нетерпеливо покрикивал, требовал себе дорогу.

Выпряг Громов Башкира и запер в узкое стойло с цементным полом. Это был последний угол прежних обширных конюшен; теперь их все занимали автомобильные гаражи. Ткнулся Башкир мордой в сено, устало жевал; за тонкими стенами пыхтели прибывающие машины. Они не давали покоя Башкиру, напоминали о жестокой борьбе между лошадьми и бездушными двигателями, и он, Башкир, в этой борьбе — побежденный.

Со стоном, с усилием согнул Башкир больные, надсаженные ноги и лег на цемент худой костистой грудью; вытянулся, заснул.

Сон ли это?.. или вернувшаяся явь?..

Заговорили, защелкали язычками колокольчики под дугой… Одна тройка — другая… Скачут тройки в пыльной пене; в стороне гнется рожь; звенят колосья. В первой тройке — Лебедь, Флюгер, Барс, здесь и Зинка… все! Никто не продан!.. Ветер хлещет в уши, мечет гриву, расчесывает хвост; с ближнего пруда тянет влагой. Там напьются и побегут до утра, а колокольчики пустятся в перепев, в пересмешку с вечерней, звонкой, как гусли, зарей.

— Эх, вы, голуби, соколы летные!.. — вскрикивает Громов.

Рванулся Башкир, запрыгал галопом, а позади — колесо, крутящийся стальной диск; вот-вот поцелует в копыта режущим краем.