Мальте Рольф - Польские земли под властью Петербурга [От Венского конгресса до Первой мировой] [litres]

Такое особое положение Царства Польского и его ориентация на Запад представляли собой не только наследие аристократической нации: они основывались и на логистике трансграничного оборота товаров, движения идей и пассажирских перевозок, в которые был интегрирован этот регион. Неудивительно поэтому, что польские активисты в Привислинском крае очень рано восприняли общеевропейские идеи модерного этнонационализма или быстро скопировали организационные и агитационные формы модерных массовых политических партий. Эти деятели осуществляли трансфер, при котором западные образцы одновременно и поставлялись в Российскую империю, и множились здесь, в крае. Кроме того, заставляя династическую монархию сталкиваться с притязаниями модерного национализма, польские активисты параллельно способствовали тому, что многочисленные противоречия и конфликты в империи в целом принимали национальную окраску. Царство Польское превратилось в генератор такой конфронтации, которая в конечном счете поставила под угрозу всю многонациональную державу Романовых.

Однако этот край был не только рассадником конфликтов, сотрясавших потом всю империю, но и лабораторией имперских методов и практик правления, потому что здесь более интенсивно и, прежде всего, гораздо раньше, чем в других пограничных районах, центр вынужден был реагировать на специфические вызовы, поступающие от периферии. Польские территории были местом, где испытывались методы имперского господства; отчасти они и разрабатывались именно здесь, а потом применялись в других провинциях империи. Это указывает на специфику Царства Польского и одновременно на его выдающееся место в структуре империи. Ведь все вышеописанные особенности существовали в крае отнюдь не изолированно от процессов, шедших в других имперских регионах: через многочисленные каналы и на различных уровнях особенности эти взаимодействовали с процессами, которые во второй половине XIX века принципиально изменили облик всей многонациональной Российской державы. Как ни парадоксально, но то важнейшее значение, какое польские провинции и связанный с ними «польский вопрос» имели для структуры империи и для сотрясавших ее волнений, подчеркивает именно исключительность этого региона: пожалуй, более ни один район страны не оказывал такого непрерывного, формирующего и устойчивого влияния на имперский центр и на остальные периферии, как территории бывшей Польско-Литовской дворянской республики.

Царство Польское традиционно использовалось в качестве «опытного поля» для реформ и мероприятий, которые власти сначала испытывали на имперской периферии, прежде чем внедрять их в центре. Так, хотя Александр I открыто и не заявлял, что польская Конституция 1815 года является пробой или репетицией введения конституции во всей империи, у общественности того времени на сей счет не возникало сомнений. Польские восстания 1830–1831 и, особенно, 1863–1864 годов вынудили Петербург не только перенастроить свою политику в отношении Польши, но и кардинально пересмотреть свои концепции имперской интеграции и соответствующие практики властвования на всех окраинах империи. Как и в других колониальных державах Европы, на периферии генерировались те представления об имперской структуре и соответствующих техниках господства, которые в конечном счете оказывали влияние и на имперский центр.

Административные реформы, начатые Петербургом после Январского восстания в Привислинском крае, были гораздо больше, чем просто реализацией основных принципов Александровских реформ. Они представляли собой скорее модель новой концепции имперского правления, которая родилась в обстановке восстания. Восстание это показало акторам в имперском центре, что неоднородность империи является препятствием для модернизации и что разнообразие изолированных окраинных территорий легко может стать фундаментальной угрозой целостности империи. «Польский мятеж» усилил реформаторские устремления александровской бюрократии. Убежденность, что только унификация и централизация империи смогут в долгосрочной перспективе обеспечить ее существование, в борьбе с польскими повстанцами окрепла. Урок, извлеченный петербургскими властями из событий 1863–1864 годов – событий, в которых им явился призрак отделения Польши от России, – заключался в том, что Великие реформы нельзя ограничивать внутренними территориями империи, а следует распространять также на многочисленные административные и правовые сферы ее периферии. Поэтому невозможно говорить о разрыве с традицией имперской политики эпохи реформ применительно к тому, что Александр III и Николай II усиленно добивались стандартизации административных и правовых систем в остзейских губерниях и Финляндии: это была последовательная реализация того понимания, которое сформировалось в столкновениях с поляками. Используя несколько заостренную формулировку, можно сказать и так: амбициозный проект по преобразованию всей домодерной многонациональной державы в модерную империю зародился в кризисные годы польского восстания. И административные меры, принятые в 1860–1870‐е годы в Привислинском крае, послужили моделью того, кáк следовало организовать имперское управление и остальными окраинами страны.

Январское восстание как урок для имперских властей, а призрак сепаратизма как учитель – этим объясняется и та интенсивность, с которой центральное правительство занималось Польшей и которая ни в какой другой имперской провинции не встречалась. При Александре III 30% всех резолюций, подписанных им по представлению Комитета министров, касались именно этого региона. Такое доминирование проблематики польских земель в работе центральных учреждений империи не может быть объяснено исключительно экономической мощью этой периферии или ее важным военно-стратегическим положением. И лишь в ограниченной мере оно объяснялось тем, что даже после военного триумфа 1864 года данные территории остались беспокойными. Высокий процент мероприятий центрального правительства, касавшихся именно Польши, отражает центральную роль «польского вопроса» в переориентировке концепций империи и формировании представлений русских о себе во второй половине XIX века.

Январское восстание в Царстве Польском положило начало и формированию более или менее обширной российской публичной сферы. В 1860‐е годы дискуссия о «неблагодарных поляках» форсировала и споры по поводу того, что такое империя и какую роль должны играть в ней русские. В то же самое время, отграничивая себя от «мятежных поляков», русские обсуждали и формировали новый образ себя, обладающий новыми признаками идентичности. Этот общественный дискурс об империи, о русских, о русском языке косвенно оказывал действие и на должностных лиц самодержавного режима, хотя государственные чиновники и сохраняли в своих мыслительных категориях и правилах деятельности значительную автономию по отношению к общественному мнению 825.