Джанет Скеслин Чарльз - Библиотека в Париже [litres]

Мэри Луиза налетела на меня:

– Эй!..

И тут она увидела то, что видела я: неловко сжавшегося Робби и победоносно ухмылявшуюся Тиффани Иверс.

– Почему именно он? – спросила я. – Она может заполучить любого, кого захочет.

– Мы не выбираем, в кого влюбиться, – ответила Мэри Луиза.

– А почему ты всегда ее защищаешь?

– А почему ты позволяешь ей доставать тебя?

От соли у меня все горело внутри. А может быть, причиной стала Тиффани Иверс, усевшаяся на колени Робби.

– Я иду домой.

– Не позволяй ей победить.

Но я убежала к Одиль и вошла без стука.

– Почему ты не в школе? – спросила она. – Что-то случилось?

Я была вне себя.

– Я… я кое-что видела… Мне плохо.

Пока она наливала воды в стакан, я начала рыться в ее французско-английском словаре. Сделав глоток, я спросила:

– Какое самое крепкое французское слово, чтобы описать кого-то?

– Odieux, cruel. Гнусный, бессердечный.

Я хотела найти слова «шлюха» и «сука», но вряд ли мне это удалось бы.

– Зачем сосредоточиваться на дурном, ma grande? [14] Здесь: милая (фр.) . Это имеет какое-то отношение к тому юноше, о котором ты думала после церкви?

Боже, да неужели все прихожане знают?

– Итак? – вопросительно произнесла Одиль.

Когда я рассказала ей обо всем, она сказала:

– Иногда мы неправильно истолковываем знаки. Я очень многое предполагала насчет Поля, моего первого… кавалера, но я ошибалась. Может быть, Робби так неловко выглядел, потому что это она вынудила его?

– Не важно! – Я скрестила руки на груди. – С ним покончено!

Я подумала о тех любимых, которых она потеряла, и почувствовала, что слишком глупо жаловаться.

– Вы прошли через войну, а я даже со школой пока не справилась…

– У нас с тобой куда больше общего, чем тебе кажется. Позволь сказать, какие слова описывают тебя лучше всего. Belle, intelligente, pétillante [15] Красивая, умная, искристая (фр.) . .

Мне стало немного лучше.

– А что значит последнее слово?

– Искристая.

– Вы думаете, я искристая?

Одиль сдержанно улыбнулась:

– Ты вошла в мою жизнь, как вечерняя звезда.

Если Робби хочет быть с Тиффани, прекрасно. В классе я не сводила глаз с учителя. Я не желала смотреть на Робби. Я просто не могла. Мэри Луиза передала мне записку, шепнув:

– Это от Робби.

Наверное, приглашение на его свадьбу. Я швырнула ее в la poubelle, в урну. Je déteste l’amour! Ненавижу любовь! Je déteste Тиффани Иверс! Je déteste все вообще!

Я боялась увидеть Робби и Тиффани на свидании – его рука на ее плече в церкви или после, когда они вместе едят пончики, – но такой день так и не наступил. Ближе к Хеллоуину я осознала наконец, что Одиль была права насчет неверного понимания знаков. Я пыталась поймать взгляд Робби, но он больше не смотрел в мою сторону.

Но зато кто-то другой назначал свидания. Дамы Фройда подсовывали на глаза папе всех до единой одиноких женщин в городе. В церкви они посадили рядом с ним веселую блондинку-кассира, которая недавно стала работать в банке.

– Он же просто кожа и кости, – говорила старая миссис Мердок.

– Ничего не ест, – согласилась с ней миссис Иверс. – Но зато и денег не тратит.

Во время осеннего концерта местных коллективов его устроили рядом с цветочницей с жирными волосами.

– Он надежный семьянин, – шептала миссис Иверс, когда исполняли «Пляску смерти».

На благотворительном обеде в пользу пожарных папу познакомили с моей учительницей английского. Слушая, как она болтает что-то о «Макбете», папа не выглядел счастливым, но кое-как обед выдержал. Мы с Мэри Луизой сбежали оттуда первыми.

– Тошниловка, – заявила я, пиная сухие листья на тротуаре.

– Точно, – согласилась она.

– Твой папочка ходит на свидания чаще, чем ты, – бросила Тиффани Иверс, обгоняя нас.

В комнате Мэри Луизы мы во все горло запели «You May Be Right», используя вместо микрофона дезодорант Энджел. Что-то в гневном звучании голоса Билли Джоэла соответствовало моему настроению. В полночь Сью Боб постучала в дверь и велела нам заткнуться.

Утром мы с Мэри Луизой побежали по переулку – это был ближайший путь к моему дому. Но, не дойдя до него, мы замерли, как антилопы, увидев у задней двери моего папу со светловолосой кассиршей из банка: она розовела, гладя рукав его рубашки. А он сплетал свои пальцы с ее пальцами.

– Обалдеть! – прошипела Мэри Луиза. – Ручной секс!

– Она провела с ним ночь…

– Думаешь, он на ней женится?

Прошло всего восемь месяцев после смерти мамы…

Горе – это некий океан, рождаемый вашими слезами. Соленые волны скрывают темные глубины, которые вы должны одолеть в одиночку. Нужно время, чтобы набраться жизненных сил. В некоторые дни мои руки скользили по воде, и я чувствовала, что все должно быть хорошо, берег не так уж далек. Потом какое-то воспоминание, одно мгновение могли почти утопить меня, и я возвращалась к началу, пытаясь удержаться на волнах, измученная, тонущая в собственной тоске.

Неделю спустя после церкви папа, Мэри Луиза и я жевали печенье в общественном зале, когда к нам подошла та блондинка и выжидающе посмотрела на папу. Он несколько раз перевел взгляд с меня на нее.

– Девочки, – наконец сказал он, – хочу познакомить вас с Элеонор. Она… А это Лили и Мэри Луиза, ее соучастница во всех преступлениях.

– Рада познакомиться. Много о вас слышала. – Блондинка пищала, как умалишенный попугайчик.

– Лили? – услышала я голос папы. – С тобой все в порядке?

Я тряхнула головой. Он мог двигаться дальше. А я хотела остаться с мамой. Я помнила ее руку, испачканную в муке, передающую мне взбивалку с комочками сладкого теста внутри, ее смех, когда я возила языком по металлу, стараясь достать, что смогу. Я помнила костюм клоуна, который она сшила для меня на Хеллоуин, ее ногу на педали швейной машинки, сосредоточенно склоненную голову… Я помнила вещи, которых просто не могла помнить. Мама смотрит на меня, когда я сплю. Мама с нежным лицом поглаживает свой большой живот, где прячусь я… Помнила, что не хотела надевать связанный ею свитер, потому что он не был куплен в магазине, как вещи Тиффани Иверс. Помнила, как мама улыбалась, чтобы скрыть боль. Если бы я могла найти тот свитер, то носила бы его каждый день.

На мой четырнадцатый день рождения папа отвел меня в «Джинс-энд-тингс», которым владела миссис Тейлор, сидевшая в церкви на три скамьи впереди нас и имевшая пышную каштановую шевелюру. Энджел и ее подруги придумали собственные фасоны футболок – с их именами, напечатанными на спинах, и именно это папа хотел предложить мне. Я была удивлена тем, что он самостоятельно додумался до этого.

Футболки оказались пяти цветов, по размеру мне подошла только оранжевая. Дальше следовали принты. Изображения кроликов, птиц или рок-групп. Прежде папа уже двадцать раз посмотрел бы на свои часы, тревожась из-за того, что пропускает рабочее время, но на этот раз рассматривал все вместе со мной.