Джанет Скеслин Чарльз - Библиотека в Париже [litres]

– Возлюбленные братья и сестры! – начал Мелони Железный Воротник, и мои глаза наполнились слезами.

Испугавшись, что папа огорчится, если это заметит, я согнулась и уставилась на скамеечку для коленопреклонений. Одиль прижала свою ногу к моей. Это дало мне возможность на чем-то сосредоточиться.

– Едва Бренда умерла, как он уже женится, – тихо пробормотала Сью Боб.

– И берет такую молодую, – добавила миссис Иверс, хотя сама же их и познакомила.

– Он это делает ради Лили, – возразила старая миссис Мердок. – Девочка нуждается в матери.

Шепот, шепот, шепот… Я старалась не слушать.

– Теперь можете поцеловать невесту…

Это всегда наилучшая часть церемонии, потому что это романтично и означает ее окончание, но видеть, как папа целует другую леди, казалось странным. Мэри Луиза подтолкнула меня локтем, как будто тоже не могла в это поверить.

В зале между флуоресцентными лампами висели светлые ленты.

– От всего этого розового мне блевать хочется, – заявила Мэри Луиза.

Ссутулившись на складных металлических стульях, мы наблюдали за тем, как новобрачные шли по залу, приветствуя гостей. Теперь было лишь вопросом времени, когда они обзаведутся малышом, который заменит меня, как Элеонор заменила маму.

Торт, почти с Элеонор высотой, был таким же волнистым и пенистым, как ее платье, похожее на взбитые сливки «Кул уип». Они с папой разрезали торт, его рука легла поверх ее руки на рукоятку серебряного ножа. И сунули по кусочку друг другу в рот. Фотовспышки ослепляли. Папа жестом позвал меня, чтобы я взяла кусочек. Но конечно, Тиффани Иверс успела первой.

– Ну, хотя бы торт хорош, – сказала она.

– Заткнись! – Я схватила две тарелки, для Мэри Луизы и для себя.

– Я просто стараюсь быть вежливой. – Она повернулась к папе. – Поздравляю, мистер и миссис Якобсен.

Он заметил нашу мелкую стычку и, возможно, гадал, почему его дочь не может быть такой же милой, как Тиффани Иверс. Тарелки в моих руках дрожали. И прежде чем папа успел бы меня выбранить, я метнулась прочь, между свадебными гостями.

Передо мной возник Робби:

– Жуть, да?

Я очень многое услышала в этих словах. «Мне так жаль, что твоя мама умерла. Сегодня для тебя, должно быть, тяжелый день».

– Да.

Робби отнес мои тарелки к Мэри Луизе, ненадолго задержался у стола, потом вернулся к родителям. Мэри Луиза съела и свою порцию, и мою. Когда диджей поставил медленный танец, я уставилась на мигающий знак аварийного выхода над дверью, не желая видеть, как мистер и миссис Якобсен прижимаются друг к другу. Потом папа подошел ко мне:

– Танцуют отец и дочь, Лили.

Он вывел меня на танцпол, где мистер Карлсон осторожно кружил Элеонор. Нам полагалось танцевать, но мы просто стояли там.

– В церкви, – сказал папа, – ты сидела опустив голову, я видел.

Я напряглась.

– Мне тоже немножко грустно, – признался он и взял меня за руку.

Мы стали медленно раскачиваться вместе, и всю остальную часть приема его слова звучали у меня в ушах.

Папа и Элеонор уехали в нашем большом автомобиле, украшенном лентой с надписью «Новобрачные». Наконец все закончилось, и я с облегчением потащилась домой вместе с Мэри Луизой. В своей комнате я переоделась в футболку с орлом. А Мэри Луиза пинком отправила под кровать розовое платье.

В доме Одиль меня разбудил аромат маслянистых круассанов. Измученная переживаниями, я почти ничего не ела. И невольно постоянно гадала, какой станет жизнь, когда папа и Элеонор вернутся после их lune de miel, медового месяца. Все должно было измениться, и я боялась, что для меня уже не останется места.

– Ты выглядишь печальной. – Одиль протянула мне роман «Изгои». – Это о семье, в которой человек родился, и о той, которую он создает с родственными душами. О том, как мы находим свое место в мире.

– Ваши книги – счастливицы. – Я окинула взглядом ее стеллажи. – Они стоят точно на том месте, где им следует находиться. Они знают, кто рядом с ними. Хотелось бы мне, чтобы у папы был свой номер по Дьюи.

– Я нередко гадаю, каким бы был мой собственный номер, имей я его. Но мы можем сами создавать свои номера.

Это подстегнуло нас. Где бы мы очутились – в художественной литературе или в документальной? Номер Одиль должен быть французским или американским? Или есть и франко-американские номера? Могли бы мы иметь один номер, чтобы всегда оставаться вместе? Мы добавили 813 (американская литература), 840 (французская), потом 302.34 (дружба) и придумали нашу собственную полку с номером 1955.34 – самые ценные книги. Там очутились некоторые из наших любимцев: «Маленький принц», «Маленькие женщины», «Таинственный сад», «Кандид», «Долгая зима», «Дерево растет в Бруклине», «Их глаза видели Бога». Когда мы закончили, я уже чувствовала: не важно, что случится потом, я всегда буду рядом с Одиль.

На следующее утро мы с Мэри Луизой устроились на кушетке Одиль, пока она рыхлила землю в своем садике, и пили кофе с молоком, в основном состоявший из молока. Допив, я заглянула в ящики ее буфета.

– Ты все еще думаешь, что она шпионка? – спросила Мэри Луиза.

Я пожала плечами. Из счетов Одиль я знала, что одежду ей присылают из одного бутика в Чикаго. Не то чтобы это стало таким уж открытием – я и так догадывалась, что вещи не из «Джинс-энд-тингс». На поблекшей рождественской открытке некто по имени Люсьен настаивал, чтобы Одиль повидалась с родителями, пока еще не поздно.

– Она возвращается, – прошипела Мэри Луиза. – Она тебя поймает!

– Просто в Париже что-то случилось, – сказала я. – Потому она и остается здесь.

Я быстро задвинула ящик.

Едва закончился медовый месяц, папа пришел за мной к Одиль как раз в тот момент, когда мы заканчивали мой небольшой тест по глаголам. Одиль пригласила его зайти, но он отказался. Мы немного постояли на крыльце в лучах весеннего солнца. Я боялась того, что папа собирался сказать. Ему всегда легко было обращаться с числами. Они легко складывались. Слова были посложнее. Он никогда не понимал их веса.

– Спасибо, что позаботились о Лили, – произнес он.

– С удовольствием, – улыбнулась мне Одиль.

– Теперь мы с Элли вернулись, вы можете и отойти, – продолжил он.

– Отойти?

– Лили должна больше времени проводить дома.

Я ни за что не отказалась бы от Одиль. Она всегда стояла на моей стороне, что бы ни случилось. Я могла рассказать ей все. Папа мог командовать мной, но Одиль никогда так не поступала. Она верила, что я сама сделаю правильный выбор.

Я готова была мыть ее машину, косить газон, поливать папоротники – все, что угодно, лишь бы продолжать уроки с ней. Но прежде чем я успела выложить ей все это, она сказала по-французски:

– Завтра в это же время.

– Oui, merci, – быстро ответила я с огромной благодарностью.