Джанет Скеслин Чарльз - Библиотека в Париже [litres]

Каждое лето мы с бабушкой Джо посиживали летними днями на ее скрипучем крыльце и пили лимонад. Бабушка обожала собирать пазлы. Рассыпав кусочки на столе, мы воссоздавали голубые небеса над баварскими замками. А поскольку обитали мы посреди пшеничных полей, эти составленные из кусочков фотографии были моим первым взглядом на внешний большой мир. Бабушкина привычка собирать по две картины в неделю обходилась дорого, поэтому мама покупала их подержанными. Довод за – дешево. Довод против – можно было потратить часы, чтобы понять: какого-то кусочка не хватает, он потерян задолго до того, как картинка оказалась на благотворительной церковной распродаже.

Прошло довольно много времени с тех пор, как я испытывала разочарование из-за некомплектного набора, но теперь я узнала это чувство. В истории Одиль не хватало какого-то элемента. Частицы рамки или одного из уголков. Если Одиль любила Поля, почему она вышла замуж за другого человека?

Париж, август 1944 года

Союзники приближались. Эта новость прокатилась по рю де Рен, задерживаясь на боковых улочках. Она шелестела на дорожках кладбища Пер-Лашез и добиралась до «Мулен Руж». Они приближаются. Новость спустилась по ступеням метро и проскакала по белому булыжнику двора к стойке абонемента. Мы слышали, что союзники высадились на берегу Нормандии уже больше двух месяцев назад. Так где же они? Пресса – сплошная пропаганда – помочь не могла. Мы зависели от слухов.

– Союзники, должно быть, уже на подходе, – сказал мне Борис, когда мы выдавали книги.

– Я видела, как немцы грузили барахло в машины перед занятыми ими отелями.

– Скоро там появятся таблички «Есть свободные номера»! – усмехнулся Борис.

Мистер Прайс-Джонс, ослабевший за то время, что провел в лагере для интернированных лиц, перешагнул порог, опираясь на трость. Его выпустили три недели назад, месье де Нерсиа шел следом за ним, протягивая вперед руки, боясь, как бы его друг не упал.

– Мне не следовало возвращаться в Париж, – пробормотал мистер Прайс-Джонс. – Не тогда, когда другие остались в плену. А вы что же, постарались меня освободить под предлогом моего возраста?

– Нет, дорогой друг, мне пришлось им сказать, что вы слабы умом!

Я спрятала улыбку за «Поворотом винта» Генри Джеймса, 813. Некоторые вещи не меняются.

– И где же эти союзники? – спросил месье де Нерсиа.

– Должно быть, продвигаются вперед, – ответил Борис.

Я дождаться не могла, чтобы рассказать об этом Маргарет, которая должна была вернуться после того, как неделю ухаживала за дочкой, заболевшей свинкой. Когда Маргарет пришла, уже после обеда, я едва узнала ее. Поля новой белой шляпки скрывали ее глаза, шелковое платье было белым, как крестильное платьице. «Теперь шикарно выглядеть оборванцами», – напомнила я себе, проводя ладонью по своему старому поясу.

– На этой штуке больше дыр, чем кожи, – сказала она, становясь рядом со мной у абонемента. – Позволь подарить тебе что-нибудь…

– Нет! – ответила я резче, чем намеревалась.

Все знали, что означают наряды Маргарет. Поль называл женщин, которые спали с немцами, набитыми матрасами. Но, возможно, я была несправедлива. Маргарет всегда прекрасно одевалась. И я сама носила многие из ее вещей. Новый ансамбль совсем не обязательно был получен от любовника.

– Что я пропустила? – спросила Маргарет.

– Говорят, союзники будут здесь со дня на день!

Я ожидала, что она радостно взволнуется, как все мы, но она просто выдохнула:

– Ох…

Подошла Битси, чтобы поздороваться, на ее пальце было кольцо моей бабушки с жемчужно-белым опалом. Когда мои родители обсуждали, передать ли Битси эту фамильную вещь, я настаивала на этом. Мне хотелось, чтобы кольцо оказалось у Битси, чтобы она знала: мы считаем ее членом нашей семьи. Я даже показала ей наше с Реми тайное убежище. Мы устроились там, среди смятых платков и пыльных игрушек, и я сжимала оловянного солдатика брата, а она – его любимую книгу «О мышах и людях». Я выросла в убеждении, что любовь вечна, пока смерть не разлучит двоих, но Битси доказывала, что даже смерть не в силах убить подлинную любовь. И в том темном уголке мы плакали, и наши слезы связывали нас крепче, чем может связать венчание.

Я получила письмо от одного из друзей Реми и дала его Битси, чтобы она прочитала.

Дорогая Одиль!

Мы называли вашего брата судьей, потому что он умел улаживать любые споры. Я даже соорудил для него судейский молоток из камня, палки и куска шпагата. Сидя здесь, вдали от дома, мы разочарованы и злы. Скучаем и голодаем. И решать споры некому. Я ведь мог бы сказать: «Судья, ваш суд в действии? Луи не перестает упоминать имя Божье всуе. А это выводит из себя Жан-Шарля, и он бросается на Луи». Наверное, наши споры могут показаться жалкими, но судья всегда серьезно рассматривал все аргументы и умудрялся успокоить людей, которые дошли до предела. Мы скучаем по нему.

Искренне ваш,

Марсель Дениз

Заметив, как светлеет лицо Битси, пока она читает письмо, я настояла, чтобы она оставила его себе. Слова Марселя предназначались для меня, но для нее они значили намного больше. Битси прижала к груди листок и ушла в детский зал.

Провожая ее взглядом, Маргарет прошептала:

– У нее на голове просто какое-то воронье гнездо! Ну, малышке Битси надоест роль рыдающей вдовы, и она найдет себе кавалера.

Такой намек, будто Битси лишь изображает горе по Реми, ударил меня под дых. Я и помыслить не могла о том, что Битси может забыть моего брата. У меня так заболело в груди, что я едва дышала. И выбежала из зала. Если бы я притормозила, если бы перестала думать, то вспомнила бы то время, когда добродетельность Битси заставляла и меня саму почувствовать себя запятнанной. Слова Маргарет относились не столько к Битси, сколько к собственному позору.

Когда Борис увидел, что я ухожу, он сказал:

– Вы уверены, что Маргарет можно оставить одну в справочном зале?

– Поверьте мне, она думает, что знает все ответы!

– Она всегда была хорошим другом для вас и для библиотеки.

– Почему вы ее защищаете?

Борис поморщился:

– Ладно, идите.

Мне нужно было поговорить с кем-то, кто понял бы меня. В участке Поль уступил мне свое место.

– Ты не поверишь тому, что сказала Маргарет!

– Это война. Мы все говорим – и делаем – такое, о чем потом сожалеем.

Он редко упоминал о прошлом. Мой единственный отказ доставить книги. То, что он арестовал профессора Коэн. То, как мы валялись на простынях депортированных. Мы только так могли оставаться вместе.

– Знаю, – кивнула я.

– Но обычная жизнь вернется.

– Мы год за годом говорим об этом. А что, если это и есть теперь обычная жизнь?