Назир Сафаров - Гроза

— Ишь ты! Нашелся у нее язык! Чтоб ты подохла! Родившая ублюдка от ублюдка. Попробуй-ка и ты выйти замуж вроде меня. Кому ты нужна со своим ублюдком?

Только Халпашша, вторая жена покойного, не вмешивалась в разговоры и во все эти скандальные дела с дележом наследства. Этому наследству она предпочитала мирное безропотное существование. Она говорила, что все наказания от аллаха, не пропускала ни одного из пяти ежедневных намазов, любила уединение, довольствовалась каждым днем жизни, дарованным ей, и возносила аллаху за каждый прожитый день благодарности и хвалу.

Что касается Шамсикамар, то у нее ни к чему не было никакого интереса, кроме как поскорее уехать бы из Нураты и не видеть ее больше никогда-никогда. Поскорее распределили бы наследство, отдали бы ей сына, не надо было бы видеть больше ненавистную Кимматпашшу, выслушивать ее оскорбления. Молодая вдова ночей не спала, плакала навзрыд, молила аллаха: «Чтоб пропала моя вдовья доля! Если бы отец не продал меня, как скотину, этому уже имеющему двух жен, не пришлось бы теперь страдать и маяться. Лучше бы мне совсем не родиться на свет, чем родиться девочкой! О, боже, боже!»

Если сравнить все богатства Маматбая с сундуком, который предстоит открыть, то ключ от сундука был в руках у Сахиба-саркора. Но он медлил открывать этот сундук, а тем более на глазах у людей захватить все его содержимое. А может быть, кто знает, не остатки ли совести жили в нем. Но вернее всего причиной того была не совесть, а осторожность и осмотрительность хитрого человека. Так или иначе он все оттягивал и оттягивал раздел имущества, несмотря на то, что новая его жена и сообщница Кимматпашша ни днем, ни ночью не давала ему покоя. А уж особенно ночью.

— Поймите вы, несмышленый мужчина, что Додхудай — ублюдок, настоящий ублюдок. Как же он может владеть наследством! Ведь если он родился не от Маматбая, почему он должен иметь права наследника? Почему вы, зная это, ведете себя так, как будто не знаете?

— Длинноволосая, но короткоумая дура! — отвечал на это Сахиб-саркор. — Я думаю всегда о деле, а ты трещишь у меня над ухом бог знает о чем. От Маматбая или не от Маматбая родился Додхудай — это тайна, покрытая мраком. Но зато все знают, что он ради сына устроил празднество и зрелище на весь мир. Об этом знают теперь не только здесь, в Нурате, но и за тридевять земель. Кто же после этого поверит тебе, что Додхудай не сын Маматбая? Знаешь, как вытаскивают волосок из теста? Тихонечко, аккуратно, медленно. А то он оборвется, конец его останется в тесте и его уже там не найдешь. Так и мы наше дело должны вытягивать тихо, медленно, безболезненно, точь-в-точь, как волос из теста.

Кимматпашша вроде бы понимала правоту мужа, обмякала, они обнимались, миловались, но на другой день она опять принималась пилить Сахиба-саркора за медлительность и бездействие.

— Да умерьте же свою прыть, моя пашша, — опять сердился Сахиб-саркор. — Это дело я знаю лучше вас. Маматбай знал ведь, что ребенок родился преждевременно и тем не менее устроил празднество в его честь. Только вот празднество обернулось смертью, и веселье превратилось в траур. Царство ему небесное!

— Ишь ты, «царство небесное». А может, аллаху не понравилось, что ради незаконнорожденного ребенка устроено пышное празднество…

— Лучше уж не открывайте рта. Все, кто ели плов на том угощении, будут свидетельствовать против нас. Если мы обратимся к мнению людей, то лишимся и того, что имеем. Не останется к нам у людей никакого доверия и уважения. Надо действовать осмотрительно, все обдумав. Додхудай — младенец. Я думаю добиться, чтобы мне отдали под опеку все его наследство. Попробуем. Пока что не очень травите Шамсикамар, потерпите, не злите ее, не восстанавливайте против себя, а значит, и против меня. А то она упрется и скажет, что сама способна быть опекуншей. Вот когда вытурим ее из Нураты, тогда посмотрим…

Вскоре после этого разговора Сахиб-саркор созвал почетных народных старейшин. Когда аксакалы важно расселись в круг, он чуть не плача заговорил:

— Царство небесное моему хозяину Маматбаю, да пошлет ему аллах на том свете всяческое блаженство! Все вы знаете, что при жизни он мне доверял все свое хозяйство, — да будет его место в райском саду! Тридцать лет я служил ему верой и правдой и ни разу он не упрекнул меня в нерадивости или нечестности. Душа у него была широкая, словно большая река. Я не расхищал достояния Маматбая, не присваивал его богатств, как многие делают в моем положении. Напротив, я удваивал, удесятерял его собственность. Я намерен и впредь так же честно и безупречно служить своему хозяину тем, что буду служить его наследнику, мальчику Додхудаю. Буду увеличивать численность его отар, стад и табунов. Если казий — дедушка сироты и все почтенные аксакалы выскажут мне доверие, то я хотел бы стать опекуном Додхудая до его совершеннолетия, тем самым я буду радовать дух его покойного отца, не дам погаснуть его свету. Теперь слово за вами. Я знаю: кто позарится на чужое добро, а тем более на достояние сироты, тому не избежать гибели на этом свете и вечных мук на том свете. Перед памятью покойника и перед именем аллаха клянусь, что я говорю правду.

Тут Сахиб-саркор пустил слезу, все растрогались, а больше всех казий — дед сироты. Он тотчас же высказал полное доверие бывшему управляющему. Остальные ничего не могли уж добавить или как-нибудь вмещаться в происходящее. Через несколько дней опекуну вручили скрепленную печатью опись всего наследства, включив в этот документ также имя матери наследника Шамсикамар. Не медля больше ни дня, бухарский казий с дочерью и внуком, погрузив имущество на верблюдов, пустились в длинный путь в Бухару.

Когда караван тронулся, было по-весеннему ясно и тепло. Приятный ветерок дул со стороны гор. Смотреть на изгибы холмов в сиянии солнца доставляло радость душе. На деревьях уже набухли почки, на обогретой солнцем земле ярко зеленела молодая трава, в долинах курился синеватый пар, в чистом небе звенели жаворонки, а над вершинами гор парили орлы.

Солнце ушло за горы и начало быстро темнеть, когда путники, покачиваясь в такт тяжелой поступи верблюдов и звякающим при каждом шаге колокольчиков, миновали мечеть имама Хасана, имама Хусана.

«Напрасно мы вышли в путь в такой поздний час, — подумал казий, — видимо, ночь застигнет нас в пути». Однако возвращаться не стал. «Если аллах возьмет нас под свою защиту, то сохранит от всяких бед и напастей». На горных дорогах страх прокрался и в сердце Шамсикамар. Ей стали мерещиться в темноте разные злые духи. Крепко прижимая к груди маленького Додхудая, она шептала:

— Всемилостивейший и всемогущий создатель, сохрани моего мальчика.