Назир Сафаров - Гроза

ЛЮДИ ЖДУТ ПРИЛЕТА АИСТА, ПОТОМУ ЧТО ОН НЕСЕТ С СОБОЙ ВЕСНУ. ВСЕ ВИДЯТ БЕЛУЮ ПТИЦУ, СПУСКАЮЩУЮСЯ В СВОЕ ГНЕЗДО. А ВОТ КОГДА ОНА УЛЕТАЕТ, НЕ ЗНАЕТ НИКТО. МОЖЕТ, ОНА НЕ УЛЕТАЕТ ВОВСЕ, А ОСТАЕТСЯ С НАМИ, ЭТА БЕЛАЯ ПТИЦА, ОСТАЕТСЯ В НАС, КАК СИМВОЛ ВЕСНЫ, КАК ВЕЧНАЯ ВЕРА В ТОРЖЕСТВО СВЕТА.

Спутнику жизни, верному другу, матери детей моих Мукамбар Кариевой с душевной радостью посвящаю.

В Нуратинских горах, если подходить к ним со стороны Кермине, а именно на склоне Ак-тага располагался некогда город Зайнулабар. Так, по крайней мере, говорят нам историки. Устные предания добавляют, что женщина Зайнулаб, чьим именем назывался город, была женой имама Мухаммеда Ханафи. А было все это в отдаленные времена нашествия арабов.

Теперь на месте бывшего города остался кишлак под названием Дехибаланд — «Высокое место». Каждый идущий теперь из Газганского рудника в Кермине непременно проходит через этот кишлак, поднимается затем на новую высоту «Черный ворон» и попадает в глубочайшую щель, промытую горным ручьем. Пропасти и пещеры в этой промоине настолько ужасающи, что одинокого путника охватывает невольный страх. Этот жуткий путь ведет в бывшую Кермине, то есть в теперешний, современнейший, среди пустынных мест недавно построенный город Навои.

Как мы уже сказали, кишлак Дехибаланд располагается вблизи дороги, ведущей в Кермине, а на холме около кишлака стояла раньше мечеть, названная именами двух правоверных. Называлась она — мечеть имама Хасана, имама Хусана.

Тут же рядом в описываемые нами времена имелся маленький родниковый хауз. Он всегда был полон до краев и всегда в нем кишели маленькие шустрые рыбки. Над зеркалом прудика, осеняя и затеняя его весь, раскинулись ветви старого тутового дерева с белыми, сочными, медовой сладости плодами. Что делалось с рыбками, когда эти плоды, перезрев, начинали сыпаться в воду! Впрочем, о питании здешним бесчисленным рыбкам заботиться не приходилось. Путники останавливались около хауза и зимой и летом, и каждый норовил покормить рыбок хотя бы крошками. Да и мальчишки из кишлака любили прибегать сюда и забавлялись, кидая рыбкам какой-нибудь корм. Ведь не могло же быть, чтобы путник прошел мимо хауза, не остановился бы на короткий отдых, умыться, попить холодной родниковой воды, отдохнуть под широкой и благодатной тенью тутовника. Примечательно, что никогда ни один человек еще не позарился на рыбок. Пьют люди зеленовато-прозрачную воду из хауза, а напившись, не забывают произнести слово удовлетворения и благодарения, «шукур» — говорят они. А потом кидают рыбкам корм и развлекаются, глядя, как стаи рыбок со всех сторон набрасываются на плавающий кусочек лепешки, как самая ловкая или сильная схватывает добычу и уносится с ней, а остальные бросаются вдогонку, щиплют хлеб, теребят, а когда кончается брошенный корм, то в ожидании новой подачки выпрыгивают из воды, кувыркаются и резвятся…

…Стояла осенняя пора. Перевалило за полдень. Близилось время совершения третьего намаза. Суфий кишлака Дехибаланд Аймат-бобо подметает двор мечети имама Хасана, имама Хусана. Суфию больше шестидесяти лет. Он среднего роста, полноватый и бородатый, глаза у него слегка косят, по-видимому, он уже устал от своей работы: время от времени выпрямляется с трудом, морщась и охая, стоит, опершись на палку метлы и причитает:«Ох, старость — не радость». В это время он смотрит вдаль на сельское кладбище.

Впрочем, с этого высокого места, с холма, от мечети видны обширные пространства Нуратинского оазиса: привольные пастбища, большие и маленькие кишлаки, горы Ак-таг, Кок-таг и Джоди-таг. Горы — в дымке, в неподвижности, в дреме, в вековом непробудном сне.

Мысли старца в это время тоже, как видно, далеко. Он вспоминает своих ровесников, давно перешедших в потусторонний мир, вспоминает знакомых и близких, проживших свой век и успокоившихся на том вон кладбище. Усталое, тучное тело тянет его к земле. Аймат-суфий присел и, прочитав молитву об успокоении духа умерших, почувствовал как будто некоторое облегчение, но взгляда своего от кладбища оторвать все равно не мог. Начали оживать в нем далекие и близкие воспоминания, свое пережитое, слышанное от отца и деда, запомнившееся навсегда.

«О, святая сила, — думал старик, — что пользы теребить душу, что пользы думать. Требовалась молитва об успокоении умерших, я ее совершил. Что же еще требуется, чтобы успокоиться мне самому? Им — царство небесное, а живым благоденствие… Ну, теперь уж встану, поднимусь как-нибудь. Займусь приготовлением к намазу. Спину разломило, а встать надо».

Старик сделал усилие, чтобы подняться, но к удивлению и к испугу своему, подняться не смог, не хватило сил, ноги стали вялыми и ватными, а в глазах затуманилось, поплыло, закачалось.

— Что это со мной? — невольно вслух прошептал суфий. В колеблющемся тумане над кладбищем появились как будто фигуры людей, худые, костлявые, над каждой могилой по человеку. Вон как будто покойный Мирхаджи, вон пастух Сарымсаквай, а этот еще справа от пастуха… о аллах!.. Суфий не только крепко зажмурил глаза, но и загородил их рукой. Так с закрытыми глазами он просидел довольно долго, когда же открыл их, то никакого тумана и никаких фигур над могилами уже не было. В мире царила тишина, только слышался отдаленный лай собаки да еще шел к мечети со стороны кладбища человек в обличии дервиша. Этого живого дервиша суфий испугался почему-то не меньше, чем туманных и расплывчатых фигур над могилами.

Он снова хотел подняться, но снова зашумело у него в ушах, а перед глазами пошли круги. Схватившись за голову, суфий зашептал:

— Защити меня, аллах! Что это происходит со мной? Горе, горе, кажется, настал мой последний час. Да, разумеется, все мы знаем, что жизнь преходяща, а смерть всесильна. И шаха и дервиша ждет на этом свете один конец. Слава аллаху, я честно хранил на этом свете вверенную мне душу. Неблагочестивых поступков старался не совершать, не лгал, одурманивающих и пьянящих напитков не пил, никого не обижал, не воровал, не развратничал. Прожили мы со старухой тихо, мирно и честно. Стыд был для нас сильнее смерти, а совесть — прежде всего. Судьба не наделила нас детьми, но мы не роптали на аллаха, — продолжали славить его за все, что он нам послал. Однако моя старуха состарилась быстрее, чем я, и если сейчас прервутся мои дни и закроются мои глаза, то как же она будет существовать без меня? Ведь мы были в жизни опорой друг другу. А теперь вот силы покинули мое тело, ноги и руки перестали слушаться меня, зрение меркнет… Ослабела и старуха. Как она будет скитаться в одиночестве и согбенной дряхлости?