Назир Сафаров - Гроза

— Зачем же затаптывать могилу? — я тогда не удержался от смеха. Прошу простить меня, господин имам и все правоверные, но слова его показались мне смешными.

— Да затем, чтобы грешник, раб божий суфий, не вздумал больше возвращаться в этот ложный мир. Затопчите мою могилу, чтобы крепче была…

— Святой человек был наш суфий…

— Терпеливый, стойкий был человек…

— Всем делал только добро…

— Никого не обидел…

— Надо всем принять участие в похоронах и поминках…

Посоветовались, посоветовались и решили нести покойника в его хибарку, домой. Пять-шесть сельчан во главе с Каримом-каменотесом двинулись печальной процессией к дому суфия. Пока шли, негромко переговаривались между собой.

— Труднее всех теперь будет его старухе.

— Да, плохо, когда в старости один из супругов умирает, а другой остается жить. У нее ведь нет никого, кто бы позаботился о ней.

— Несчастные, прожили жизнь на этом свете, а детей так и не завели.

Перед калиткой замолчали, кое-как протиснулись в нее вместе с покойником.

— Сразу в дом понесем?

— Как бы не перепугалась старуха, надо предупредить.

— А что же нам делать? Все равно ведь должна узнать…

— Давайте положим его пока во дворе, а вы, Карим-ака, потихоньку зайдите и с осторожностью сообщите несчастной о случившемся.

Дворик был маленький, окруженный со всех сторон домами соседей, узкий и кривой, не двор, а клетушка. Глиняная, приземистая кибитка в одну комнатку, рядом кухонька, крытая сухим камышом, в ней очаг. Стены и потолок ее покрыты копотью. Как на ладони, тут все богатства, все кухонное добро: висящий на гвоздике грязный мешочек с солью, сшитая из старых лоскутков рукавичка, браться за горячее, грудка кизяка, котелок с тюбетейку, чугунный кувшин для воды…

Услышав движение во дворе, старушка крикнула из комнаты:

— Эй, кто там? Это вы, суфий?

— Должно быть, она дожидается своего суфия… — негромко отозвался на это Карим. — Ну делать нечего, что случилось, то случилось, надо идти.

— Кто там? — повторила старушка, — почему вы не откликаетесь, суфий?

Теперь она выбрела на терраску и начала всматриваться в сумерки. Ей, состарившейся, с ослабевшим зрением, нелегко было, как видно, сразу узнать стоявшего перед ней человека. Наконец она поняла, что это вовсе не ее суфий.

— Кто вы такие?

— Это я, ваш сосед Карим.

— Добро пожаловать, сосед Карим.

Наступило молчание. Карим-каменотес не знал, что говорить дальше, как высказать горестные слова. Сельчане, пришедшие вместе с ним, тоже молчали.

— Каримджан, почему вы молчите? Да вы, я вижу, не один… Глаза-то мои — чтоб им пусто! — совсем ослабели, никуда не годятся.

— На все воля аллаха, дорогая соседка.

— Да что случилось? Говорите скорее! Где мой суфий?

— Быть покорным судьбе предписано каждому мусульманину и каждой мусульманке… Все мы в руках аллаха, и кончаются наши дни бисмиллахир-рахман-ир-рахим… во имя аллаха милостивого и милосердного…

— Неужели… суфий… — старуха, видимо, поняла, что случилось.

— Суфий был смиренным мусульманином, чистым как ангел, как вы сами… Да будет милостив к нему аллах в вечном мире!

— О, горе мне! Ангел был мой суфий! Как же мог он оставить меня, беспомощную, мучиться в этом ложном мире, а сам!.. — старушка кричала, тряслась и вдруг начала ладонями сильно бить о землю, словно виновницей всех людских бед была эта земля. — Мой повелитель, мой милый суфий, а каков был наш уговор? Почему вы ради собственного покоя бросили меня, горестную, здесь? Нет, не останусь я скорбеть на этом свете. Нет, нет! Уйдя в мир настоящий и вечный, вы не можете бросить меня в этом ложном мире! Нет, уж берите с собой и меня, несчастную… Каримджан, вы мой самый близкий сосед. Устройте место в могиле рядом с суфием и для меня. И вы, милые мои, чтобы не делать двойной работы, копайте могилу сразу и для меня. На этом свете я уже отмучилась, отстрадала, мне нечего больше здесь делать. Теперь у меня одно только последнее желание — о нем и прошу всевышнего — оказаться мне в одной могиле с суфием, чистым, как ангел, совершившим благодеяний больше, чем было волос у него на голове и в бороде. О, мой суфий, зачем же вы ушли, не попрощавшись со мной? Или для того, чтобы не утруждать свою старушку? А ну-ка погляжу я на вас, насмотрюсь я на вас.

Старуха бросилась на охладевшее уже тело своего дорогого супруга и забилась в рыданиях. Иногда она отрывалась от тела, разгибалась и всплескивала руками, ударяя над головой ладонь о ладонь.

— Суфий, вы всегда излучали добрый свет, где же вы теперь? Почему весь мир окутался мраком? И небо — черное, и земля — черная. И небо и земля скорбят вместе со мной!..

Опять она распрямилась и, поднимая лицо к небу, всплескивала руками.

Взглянув вверх, Карим-каменотес увидел, что небо заволокло черными тучами, луна то прорывалась сквозь рваные клочья туч и тогда освещала печальную картину на дворе суфия, то опять скрывалась, и тогда на земле наступала тьма.

Вдруг старуха вскрикнула и повалилась как деревце, подрубленное умелым ударом топора. Недаром говорят, что в день Страшного суда поможет сосед. Карим-каменотес быстрым движением приподнял голову старухи, спросил, что с ней, но ответить она ничего не смогла. Ее унесли в дом и там уложили. Она лежала маленькая, сухонькая, беспомощная.

— О, аллах, вот уж не думали, не гадали, что такие события обрушатся одно за другим. Комната у них одна, куда же денем покойника?

— Придется положить рядом со старухой, не на дворе же его оставлять.

Карим-каменотес взял ветхое одеялишко и постелил его возле старухи. Суфия уложили на это ватное одеяло.

Никого особенного не обрадовавшие своим рождением, ничего особенного не совершившие на этом свете, не нажившие ни детей, ни добра, вот теперь лежат они, старик и старуха, лежат безмолвно, безропотно, как жили, лежат, дожидаясь отправки в последний путь…

Карим-каменотес решил сходить домой и рассказать о случившемся жене. Тем, кто оставались около старухи, он наказал неотрывно смотреть за ней и напомнил им поговорку: «Пока больной жив, жива и надежда». И еще он сказал:

— Надобно сейчас же сообщить гассалу, чтобы пришел и обмыл умершего. Упокойная молитва будет совершена во время пятничного намаза.

— И к могильщику надо бы послать человека, — добавил один из сельчан.

Выходя из кибитки, Карим-каменотес окинул взглядом пожитки суфия. В нише — небольшой сундучок, в другой нише — старое ватное одеяло, на земляном полу дырявая кошма, потрескавшиеся чайник и пиалы, глиняный кувшин — держать воду, да еще один узкогорлый кувшин для умывания, большая глиняная каса-миска, старая паранджа, износившийся серый мурсак [9] Мурсак — верхний халат с короткими до локтей рукавами, одежда для старух. . Вот и все богатство, которое нажили, на этом свете и оставляли после себя суфий и его жена.