Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953

С этими словами Каменев встал и, отойдя к окну, поманил к себе Зиновьева. Тот подошел, движением головы спрашивая, здесь-то хоть можно говорить не таясь? Получив такое же молчаливое подтверждение своего товарища, проворчал, с опаской оглядывая кабинет:

— Легко сказать: свернуть шею Бухарину. У него в Москве такая популярность… Он избран почти во все московские органы власти, в его честь названы проспект, трамвайное депо, парк, библиотека, несколько фабрик и даже таможня. Угланов, Томский, Рютин, Мельничанский и прочие руководители Москвы и профсоюзов за него горой. Я уж не говорю о выпускниках Института красной профессуры, который называют школой Бухарина. Бухаринцы возглавляют журнал «Большевик», газеты «Комсомольскую правду», «Ленинградскую правду», Комакадемию, Промакадемию… — перечислял Зиновьев, загибая пальцы, будто Каменев сам не знал этого о Бухарине. — А ведь среди этих выпускников много… э-э… наших, но они не на нашей стороне. Вот в чем беда… И потом — что значит помочь Сталину? Ну, помогли, а дальше что? Нам-то какой от этого процент? Или мы ему не помогали?

— Все, что ты перечислил как достижение Бухарина, существенно, но решающего значения не имеет, — отмахнулся Лев Борисович. — Мы тоже сидели на высоких постах, у нас тоже было полно сторонников… Все относительно, друг мой, все относительно… Постоянно пока лишь одно: умение Сталина добиваться своих целей. Он широко раскинул сети и через паутинки очень тонко чувствует любые изменения в партийной среде. И не только в партийной. Нам остается просто подтолкнуть Бухарина, чтобы он запутался в этой паутине, вернуть ему, так сказать, старый должок. А дальше что? Дальше — покажет время. Надо сберечь себя и свои кадры.

— И как ты собираешься помочь Сталину свалить Колю Балаболкина? — квадратное лицо Зиновьева застыло в ожидании ответа, губы стали еще уже, глаза — настороженнее.

— Пока точно не знаю, — признался Каменев. — Есть варианты. Разговор Бухарина со мной записан, обработан, и мы всегда можем пустить его в дело, напечатав здесь или за рубежом, если Коля Балаболкин слишком сойдется со Сталиным. Пока до такого единения между ними далеко, если оно вообще возможно. А союз с тем или другим нам даже вреден, ибо отпугнет наших сторонников. Сталина Бухарину не свалить. Скорее всего, он сам скатится вниз.

— И что окажется в итоге? — не отставал Зиновьев.

— В итоге окажется, что у Сталина практически не останется сколько-нибудь авторитетных союзников. В итоге окажется, что он много потеряет в глазах своих сторонников и рабочего класса. Как совсем недавно Троцкий. В этом корень всей политической ситуации. И вот тогда-то — только тогда! — снова настанет наше время, — торжественно возвестил Каменев. И заключил: — Все повторяется, дорогой мой, все повторяется…

Каменев замолчал, давая Зиновьеву осмыслить сказанное. Тот жевал губами, хмуря свой квадратный лоб.

— Все это теории, мой друг. Одни лишь теории, — заговорил он. — А наш горький опыт свидетельствует о том, что к варварской России никакие теории неприложимы. Здесь все катится совсем не в ту сторону, в какую должно катиться по законам Ньютона: не под гору, а в гору, не по дороге, а по ухабам. Пока мы будем ждать этих итогов, Сталин раскидает нас всех по таким глухим углам, что моя вонючая Казань покажется раем.

Каменев передернул жирными плечами.

— Ты переоцениваешь Сталина. А Сталин, должен заметить, жесткий прагматик, он вполне предсказуем. К тому же, в отличие от некоторых из нас, способен учиться на собственных ошибках и, что весьма важно, явного антисемитизма не проявляет, русский национализм и шовинизм преследует без всякой пощады. В его руках кадры, он хорошо информирован о закулисной борьбе, умеет просчитывать ходы. Но все предвидеть не может никто. А мы к тому времени сумеем подготовиться к смене власти. Еще раз повторяю: главное — сберечь себя и наши кадры.

Зиновьев открыл было рот, чтобы что-то сказать, Каменев вопросительно глянул на него, но тот лишь махнул рукой и потянулся за коньяком.

— Мда. Так вот, — продолжил Каменев прерванную мысль, — Сталин нам сейчас даже выгоден: именно с ним рядовые члены партии свяжут те репрессалии, которые проводятся против старых партийных кадров, интеллигенции и крестьян. Он делает черновую работу, открывая дорогу нашим людям. Мы легко заменим его своим человеком… типа Рыкова: видимость власти и полная покорность воле ближайшего окружения. Нам не нужно, чтобы здесь, в советской России, на волне антисемитизма появился свой Гитлер.

— И все-таки мы не должны ослаблять давления на Сталина и его прихвостней в плане либерализации режима, — заговорил Зиновьев, воспользовавшись паузой в речи Каменева, потянувшегося к кофейнику. — Именно этого от нас ждут наши западные друзья, вложившие деньги в русскую революцию. Хотя ты и считаешь действия Сталина предсказуемыми, я полагаю, что лишь одному черту известно, куда повернет завтра этот хитрый шашлычник.

— Сейчас в оппозиционеры активно втягиваются русские и нацмены, — отмахнулся Лев Борисович. — В частности, в московской парторганизации усиливаются течения против Сталина. Мне известно, что существуют подпольные типографии, в которых под маркой Политиздата выпускают брошюрки определенного толка, и эти брошюрки свободно продаются в киосках Роспечати. Между прочим, Бухарин знает об этом, но помалкивает: рассчитывает, что когда мы придем к власти, это ему зачтется… — Каменев усмехнулся каким-то своим воспоминаниям, затем продолжил более жестким тоном: — Главное — всю подрывную работу вести чужими руками, а самим оставаться в стороне, проявляя всяческую лояльность режиму, превознося его за каждое сказанное или напечатанное им слово. Это не может не вызывать отвращения у здравомыслящих людей. Главная наша опора — это военные, ОГПУ и НКВД. Среди них и надо вести соответствующую работу. С этим согласны и наши друзья.

— Чтобы получить пародию на Наполеона в виде тупоголовых Ворошилова или Буденного, — саркастически ухмыльнулся Зиновьев.

— Это исключено! — решительно отмел Каменев. — Если кто в этом смысле и представляет некоторую опасность, так это Тухачевский. Но наши люди держат его на коротком поводке. К тому же, он слишком увлечен бабами. А чтобы стать Наполеоном, надо быть сугубым прагматиком. У Тухачевского это качество отсутствует начисто.

— Ну, дай-то бог, дай-то бог, — проворчал Зиновьев, довольный, что его мысли во многом совпали с мыслями Каменева. Он сходил к столу, налил в кофейную чашку коньяку, выцедил его, зажевал лимонной долькой. Вернувшись к окну, заговорил снова, но уже о себе: — Вам тут, в Москве, хорошо, хотя я и ненавижу этот третий Рим… черт бы его побрал! А мне киснуть в Казани… Если вы меня не вытащите оттуда, я, честное слово, организую группу боевиков и взорву какой-нибудь завод или мост.