Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953

Глупые бабы… Зря они плачут… Не знают, что счастье как раз в том и состоит, чтобы в тихой печали пройти остаток своего пути…

Иногда он следил за ними глазами, ему хотелось сказать что-то, но язык не слушался Гаврилу, он был чужим.

Силы потихоньку оставляли его, жизнь истаивала в его высохшем теле.

Умер Гаврила средь бела дня. Глаза его оставались полуприкрытыми, на губах замерла слабая улыбка, костистое лицо с хищным носом смягчилось, обмытый и причесанный, белый как лунь, он походил на древнего старца, слишком зажившегося на белом свете.

В ту осень исполнилось Гавриле Мануйловичу сорок шесть лет. Всего-навсего.

Похоронили Гаврилу под старым дубом в ста саженях от мельницы, на взгорке. Дуб широко раскинул свои могучие ветви, отодвинув от себя на почтительное расстояние сосны и березы.

Со взгорка видна мельница, слышно, как хлюпает вода в колесе, как журчит мимо ручей, обегая гранитные валуны, принесенные сюда ледником.

Народу на похоронах было мало. Перед тем приезжал милиционер вместе с одноруким председателем сельсовета Митрофаном Вуловичем, составил протокол. Пришли братья и сестры Гаврилы, постаревшие отец с матерью, приехали с железки Алеха с Митрохой, а Петьке в армию и Ваське в Ленинград отписали, что так, мол, и так, но ждать не стали.

Ну, похоронили, справили тихие поминки и разъехались. Остались Прасковья с Полиной и Машуткой, но вскорости Полина действительно вышла замуж и забрала мать и сестру к себе, в Валуевичи, в дом мужа.

Покинула мельницу и жена Касьяна Довбни Меланья. Вместе со своими детьми вернулась она в дом к свекру: жить на отшибе, вдали от людей, ей, городской жительнице, было страшно. Да и ни к чему.

Пока Касьян лежал в больнице, залечивая свои раны, о нем дважды писала районная газета, однажды — областная. Писали о том, что большевик-ленинец-сталинец Касьян Изотович Довбня вступил в смертельную схватку с заклятым врагом советской власти и вышел из этой схватки победителем, хотя и получил множественные ранения. Касьяна сфотографировали на больничной койке, фото тоже пропечатали в газете. И сам Касьян поверил, что так оно и было: схватка и тому подобное. Были даже стихи, сочиненные Монькой Гольдманом, то есть Михаилом Золотинским:

Как потерпевшего от руки врага советской власти Касьяна лечили в Смоленске, потом в санатории. Однако нога срослась как-то не так, как ей положено было срастись, то есть стала короче, и Касьян теперь шкандылял, опираясь о палку. Он стал достопримечательностью Валуевического района, его приглашали на всякие мероприятия по политической и общественной линии, сажали в президиум. Чаще всего Касьяну приходилось выступать перед учениками школ и училищ, в его присутствии принимали в пионеры и в комсомол, молодая смена клялась, что будет достойна его великого подвига.

Да только продержалась слава Касьянова не слишком долго, и через какое-то время другие события заслонили его и отодвинули в сторону. Касьян вернулся в Лужи, стал работать при сельсовете вроде как бы помощником однорукого Митрофана Вуловича, с тем расчетом, что постаревшего председателя пора уже менять на более молодого и партийного.

На мельнице между тем не появилось ни нового мельника, ни директора: не нашлось желающих там работать. Мельницу забили горбылем, она и старый Шулишкевичев дом быстро ветшали, во дворе и на бывшем огороде за мельницей дружно поднималась березовая и осиновая поросль. Даже на крышу, к самой трубе, забралась березка и в безветрие тихонько роптала там мелкой листвой на свою судьбу.

Впрочем, в Валуевичах к тому времени начали строить паровую мельницу. Сбывалось предсказание Моньки Гольдмана о том, что техника придет-таки на смену ручному труду в коммунистическом будущем. А само будущее это, если верить газетам, подошло к порогу каждого советского дома совсем уж близко.

Конец первой книги

Москва, 1993–1996, 1998-99, 2006, 2008, 2011, 2017 г.г.