Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953

Гаврила медленно повернулся к Касьяну спиной и пошел к лесу, с трудом переставляя ноги.

И снова на Касьяна навалился страх и парализовал его тело.

«Уйдет! Уйде-ооот!» — вопило что-то в нем в паническом ужасе, в то время как сам он лишь пялил глаза в Гаврилину спину.

Инстинкт подсказывал Касьяну, что он не должен дать Гавриле уйти. Не должен — и все тут! Ведь с него, с Касьяна, спросят: почему дал уйти? Почему не принял мер по задержанию опасного преступника? Череда ответственных лиц — участковый милиционер, гэпэушник, секретарь волкома, Семен Гуревич — проплыла перед глазами Касьяна. Все они могут сделать такие оргвыводы, от которых не поздоровится.

Но что же делать? Что? Как остановить Гаврилу?

Рука Касьяна, потная, дрожащая, теребила ребристую рукоять револьвера в боковом кармане пиджака, но Касьян не осознавал эти свои непроизвольные движения.

Гаврила в это время только-только перебрался через канаву и теперь стоял, держась одной рукой за тоненькую березку, переводил дух. Он не оборачивался, будто начисто забыл о существовании Касьяна Довбни. Постояв с минуту, он качнулся, отпустил березку и сделал шаг вглубь леса.

«Уходит! Ухо-оди-и-ит! — закричал в Касьяне вернувшийся страх. — Уйдет же ведь, гос-споди!»

И тут что-то толкнуло его — ладонь крепко обхватила рукоятку револьвера, Касьян задержал дыхание, будто ему предстояло кинуться в ледяную воду, и вынул револьвер из кармана. Он суетливо осмотрел его, пытаясь вспомнить, что говорил инструктор, судорожным движением пальца отыскал собачку, поднял револьвер двумя руками и стал целиться.

Перед глазами Касьяна плавали из стороны в сторону сосны, ветви, трава и небо; вот появилась согбенная спина Гаврилы и та тоже стала раскачиваться и двоиться.

Касьян оторвал одну руку от револьвера и протер рукавом глаза.

Сосны укрепились на своих местах, замерла тонкая белая нить березки, за которую только что держался Гаврила. А вот и снова сам Гаврила… вернее, то, что было когда-то Гаврилой Мануйловичем… и даже, собственно, не сам Гаврила, а рваное тряпье, огородное пугало…

Мушка револьвера, слегка подрагивая, уткнулась в это тряпье — и Касьян нажал на собачку.

Выстрел прозвучал столь оглушительно и неожиданно, будто Касьян, нажимая на спуск, надеялся услыхать что-то вроде треньканья синицы.

Гаврила дернулся и остановился. С минуту он стоял не шевелясь, потом медленно стал поворачиваться. При этом голова его дергалась, пытаясь преодолеть навалившуюся на нее тяжесть. Еще мгновение-другое — и Касьян увидит его обезображенное лицо и безумный взор.

Ужас, какого Касьян еще не знал, исторг из его груди громкий вопль, и он, почти теряя сознание, стал раз за разом нажимать на собачку, и раз за разом его оглушал гром выстрела, сердито повторяемый вековыми соснами.

Гаврила так и не смог повернуться лицом к Касьяну. Он закачался, расставил руки в стороны в поисках опоры, одна из рук наткнулась на сухую грубо-рубчатую кору сосны, пальцы заскребли по ней, не находя, за что бы ухватиться, голова Гаврилы в последний раз дернулась, запрокинулась, и Гаврила повалился навзничь.

Он упал бесшумно, как падает осенний лист, раскинул в стороны руки и ноги, повернул голову набок. И затих.

Сухой щелчок в ответ на дерганье собачки возвестил Касьяну, что патроны в револьвере кончились. Касьян зачем-то встряхнул его, еще раз нажал собачку, уже никуда не целясь, — ни звука. В растерянности он огляделся.

Лес оставался все тем же, что и несколько минут назад. Сорока куда-то пропала, только невдалеке слышался вороний грай. Дорога лежала пустынной в оба конца. Никто по ней не ехал, не шел. Старый мерин равнодушно мотал хвостом и пофыркивал, и если не смотреть на лежащего в десяти шагах за канавой Гаврилу, то вроде бы ничего и не произошло.

Оцепенение длилось долго, слишком долго. Касьян тупо смотрел перед собой, не зная, что ему делать дальше: везти Гаврилу в Лужи или оставить здесь? Дышал Касьян тяжело, со свистом, широко разевая рот, как выброшенная на берег рыба; внутри у него все дрожало от напряжения, но в голове не возникало никаких мыслей — полнейшая пустота. Его даже не удивляло, что это он, Касьян Довбня, своими руками только что застрелил Гаврилу Мануйловича, встречи с которым ожидал с таким ужасом.

Ему вдруг захотелось слезть с телеги, подойти к Гавриле и рассмотреть его вблизи. Теперь, когда Гаврила мертв, бояться нечего. Но Касьян продолжал сидеть все в той же неудобной позе — боком, одна нога на оглобле, другая болтается в воздухе — и блуждать взором поверх земли, видя и не видя распростертого на ней Гаврилу.

И тут какие-то звуки, тени, мелькнувшие среди деревьев…

Касьян дернулся, вгляделся: кто там? Что за люди? Сомнений быть не могло — это Гаврилины сообщники, с которыми он бежал из лагеря и на совести которых убитые охранники и другие мирные граждане, о чем рассказывал Касьяну участковый милиционер.

И снова тело Касьяна покрылось липким потом, в животе опустело, будто он не ел несколько дней подряд. Касьян схватил вожжи, задергал, заорал, вскочил на ноги, нахлестывая концами вожжей старого мерина, и тот, позабывший уже, когда бегал в последний раз, рванул вскачь, высоко взбрыкивая задними ногами.

Стоя во весь рост, Касьян крутил над головой вожжами, с остервенением бил по вислому заду мерина, норовя попадать ему по ляжкам и подбрюшью. Он совсем потерял голову от страха. Ему казалось, хотя он ни разу не оглянулся, что за ним гонятся… вот будто бы даже стрельнули, вот что-то вжикнуло над ухом… Скорее вырваться на открытое место, там уж они не решатся, там уж Лужи виднеются, там он в безопасности.

Дорога пошла под уклон. Вот и поворот близко, открылась поляна, за ней осиновый лес… А Касьян все гонит и гонит своего конягу, орет что-то нечленораздельное, лишь бы не слыхать, как они гонятся за ним… догоняют… догоняют…

Вот и поворот, осклизлая после дождей гать, которую не обновляли с тех пор, как Гаврилу увезли в Валуевичи два милиционера. Копыта лошади ударили в бревна, стершиеся подковы заелозили, разъезжаясь в стороны, телега накренилась, с треском лопнула ось, правые колеса оторвались от гати, Касьян потерял равновесие, схватился было за стойку, ударился об нее грудью, в глазах вспыхнула молния… он куда-то полетел, еще удар… что-то навалилось на него, вжало в мокрую и вязкую землю, острая боль пронзила спину — и Касьян провалился во мрак. Телега, опрокинувшись, ударила его в грудь, а спиною Касьян напоролся на торчащий из гати сук. В добавок ко всему на него сверху свалились мешки с мукой и вдавили тело директора мельницы в болотную жижу.

Лошадь тоже опрокинуло, и она долго билась в оглоблях, пытаясь встать на ноги, пока не испустила дух.