Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953

— Ты, как я вижу, не сидел, сложа руки, — одобрил действия своего сына Лев Борисович. — Но центр должен находиться в Германии. Сегодня только немецкий рабочий класс способен на решительные революционные действия. И мы должны завоевать его симпатии на свою сторону.

— Ты, как всегда, прав, папа, но иметь запасную базу тоже не помешает… Кстати, давно хотел у тебя спросить, каким образом Сталин ухитрился удержаться у власти в двадцать четвертом году после оглашения ленинского «Письма к съезду»? Известные мне объяснения грешат недоговоренностью. Ведь и ты тоже поддержал оставление Сталина на посту генсека. Я понимаю, что и тебя Ленин охарактеризовал не с самой лучшей стороны, что твое выступление против Сталина могли расценить как, мягко говоря, бестактность: ведь речь шла о судьбе революции… И, наконец, откуда взялось это письмо? Ведь Ленин в то время, что называется, не вязал лыка.

Лев Давидович отставил в сторону бокал, закурил и долго молча смотрел на огонь в жаровне, щурясь от табачного дыма. Заговорил неохотно, будто что-то сдерживало его, но потом увлекся, отбросив в сторону условности:

— Ну-с, что касается письма, то тут, видать, постаралась старая калоша Крупская еще тогда, когда Ленин лыко вязал, как ты изволил выразиться. Эта баба настолько боготворила своего Ильича, что не могла даже представить себе, чтобы кто-то мог стоять с ним рядом. Поэтому она и вынудила его хлопнуть на прощание дверью, когда представится случай. И когда случай представился, она таки и хлопнула. Что касается Сталина… — Лев Борисович взял длинную кочергу и подтолкнул обгорелые поленья поближе к огню, затем продолжил: — Я и сам часто думал, что заставило нас всех пойти на это соглашение со Сталиным… Я помню, что колебания испытывали не только мы, не питавшие к Сталину никаких симпатий, но и его безусловные приспешники типа Молотова, которого он устранил… вернее сказать, сверг с ведущей роли в газете «Правда».. А все оказалось очень просто: несмотря на провозглашаемый и утвержденный революцией интернационализм, подспудно в каждом из нас сидел и сидит скрытый националист. Он-то и определил решение в пользу Сталина. Мы все, не сговариваясь, понимали, что еврея на пост генсека ставить нельзя, ибо евреи и так занимали господствующее положение в аппарате партии и советской власти. Любой перебор в этом направлении мог стать катализатором шовинистического взрыва на почве антисемитизма… Я помню, как на Путиловском заводе в середине двадцатых неприязнь к жидам пропагандировали на уровне заводской парторганизации. А все потому, что наши соплеменники слишком переусердствовали в овладении командными высотами и бесхозным имуществом бежавших буржуев и русской знати. Тем более что судебные процессы над казнокрадами, среди которых наши соплеменники играли далеко не последнюю роль, только подогревали озлобление масс против евреев.

Троцкий затянулся дымом, выпустил его через ноздри, продолжил:

— Вместе с тем, ставить русского во главе партии нельзя было по той же самой причине: он потянет за собой наверх русских же, а те, даже не будучи шовинистами и антисемитами, начнут выживать из власти евреев и нацменов. Русского, по большому счету, вообще нельзя было ставить во главе государства и, тем более, партии: он развалил бы и то и другое по извечной склонности русских к говорильне и ничегонеделанию. Сталин в этом смысле устраивал всех. К тому же Сталин понимал, что без поддержки интернационалистов — и в первую очередь евреев — он не сможет долго продержаться на своем Олимпе. Это был брак по расчету. С молчаливого согласия всех заинтересованных сторон. Соглашение это говорило Сталину: мы оставляем тебя на посту генсека, но ты всегда помни, кто тебя оставил на этом посту и кто тебя может оттуда свергнуть. А те немногие русские, которые могли бы вмешаться в это соглашение, были слишком подавлены комплексом интернационального сознания и поведения, страхом перед обвинением в национализме, великодержавном шовинизме и антисемитизме. Сталин это хорошо просчитал и сыграл на всех этих скрытых и явных комплексах. Тут все произошло точно по Фрейду, хотя, уверен, Сталин Фрейда в руках не держал.

— По-моему, ты преувеличиваешь, Лев Давидович, — вновь нашел нужным вмешаться в разговор Соболевичус. — Чтобы Сталин, при его-то серости, неспособности к анализу, так тонко разыграл эту карту, — трудно поверить. На мой взгляд, здесь сказалось простое стечение обстоятельств: из четверых оставшихся после Ленина членов Политбюро только он и не был евреем…

— Не скажи. Тем более что стечение обстоятельств говорит о некой закономерности. А что Сталин оказался наверху и сумел подавить революционные элементы, тоже вполне закономерно, потому что он опирался на выпестованную им бюрократию. В свою очередь, бюрократии нужен был именно такой вождь, как Сталин…

— Но таким вождем мог стать и Рыков, и Киров, и Томский — кто угодно, — не сдавался Соболевичус.

— Мог, но не стал по тем же причинам, о которых я уже говорил. И вот вам подтверждение моим выводам, — горячился Лев Давидович. — Дзержинский в Москве среди своих ближайших помощников по ВЧК-ОГПУ держал исключительно поляков да прибалтов. Евреев он держал на вторых и третьих ролях. Мы все, и я в том числе, называем Дзержинского интернационалистом, а он был скрытым антисемитом. Я частенько замечал за ним неприязнь не только лично ко мне, но и к евреям вообще. Не жаловал Феликс Эдмундович и русских. На сей раз исключительно как польский националист. На первых ролях евреи были в Питере — при Зиновьеве. Когда же Дзержинского не стало, его заменил Менжинский. К тому времени Сталин уже был в силе, на руководящие посты в НКВД и ОГПУ людей он подбирал сам. Так там утвердился Ягода и появился Агранов, которые затем обзаводились своими же людьми, перетягивая их из Питера. Да и другие нацмены не дремали в этом же смысле. Например, Орджоникидзе обрастал грузинами, Микоян — армянами. Едва стали появляться руководители с Украины, как за ними потянулся целый шлейф хохлов и украинских евреев. В Харькове и Киеве хохлы и евреи грызлись, а оказавшись в Москве, выступали заодно. Я тоже старался, чтобы меня окружали свои люди: со своими чувствуешь себя увереннее. Все это видели, но никто не пытался противиться этому искажению интернационализма из той же боязни быть обвиненным в национализме и прочих грехах. Разве что Ленин был совершенно свободен от национализма, но зато в нем, выросшем среди мордвы и чувашей, сложился комплекс покровительства угнетаемым и забитым нацменам. Иногда во вред делу. Я думаю, что Сталина он выдвинул в ЦК именно на основе этого комплекса. А «чудесный грузин» оказался из тех музыкантов, которые играют на самых громких струнах самое тихое пиано, но когда им выгодно, дают полное форте.