Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953

— Ну как же! — воскликнул Лев Давидович. — Это же наш главный отравитель, кремлевский Борджиа! В свое время он вместе со Сталиным отравил Ленина. Думаю, не его одного. Во всяком случае Фрунзе и самого Дзержинского не миновала чаша сия.

— Да, я слышал: об этом поговаривают и в ГПУ. Но мне кажется, что это сплошные домыслы, — уточнил Блюмкин. — Так вот, в настоящий момент я — резидент советской разведки на Ближнем Востоке. Мозолю глаза англичанам, нашим белоэмигрантам. В обязанности мои, помимо прочего, входит присматривать и за неким господином Троцким и его окружением. Так что нет ничего удивительного, что я не только осведомлен о месте вашего пребывания, но и в подробностях знаю здешние условия.

— И чем нам это грозит? — спросил Соболевичус.

— Пока я здесь — ничем, — ответил Блюмкин несколько резковато и внимательно глянул своими выпуклыми глазами на Соболевичуса. Затем, повернувшись к Троцкому и сменив тон: — Я, Лев Давидович, как был, так и остаюсь вашим верным единомышленником и, в известном смысле, телохранителем. Яков Блюмкин своих не сдает. Весь в вашем распоряжении. — И картинно склонил свою лысеющую голову.

— Спасибо тебе, Яша, — растрогался Лев Давидович. — А то бросай своих кремлевских хозяев и иди снова ко мне. С тех пор, как ты ушел от меня в ОГПУ, у меня не было такого надежного и верного охранника. Ничего не могу сказать плохого о твоих приемниках, однако Блюмкин есть Блюмкин.

— Спасибо, Лев Давидович, но вам известен мой непоседливый характер. А в ОГПУ я при деле, меня ценят, Менжинский и Ягода свободы моей не стесняют, хотя и знают, что Сталина я не люблю.

— Сталина может любить только такой же выродок, как и он сам, — проворчал Лев Давидович. — А самому Сталину такое понятие, как любовь, вообще не знакомо.

Никто не возразил.

После ужина Лев Давидович и Блюмкин уединились в кабинете Троцкого.

— Лев Давидович, вы хорошо знаете Соболевичуса? — спросил Блюмкин, закуривая турецкую сигару.

— А что? — насторожился Лев Давидович.

— Да нет, вы не подумайте чего, я просто так спросил. Лично у меня против него ничего таки нет. Но у меня вообще о нем ничего нет. Я знаю только, что он ваш помощник, был когда-то эсером-боевиком, потом меньшевиком, потом подался в большевики… Ну, как многие из нас. Я знаю, что в самый последний момент ОГПУ запретило выезд вместе с вами Сермуксу и Познанскому, вашим лучшим секретарям и помощникам, но разрешило Соболевичусу. Это-то как раз и настораживает.

— Соболевичусу я доверяю, как самому себе, — твердо отрезал Лев Давидович. — Если я начну подозревать своих… Но оставим эту тему. Лучше расскажи, как там, в Москве? Как там мой сын? И вообще — обо всем и поподробнее. Давно не имею свежих данных.

— С сыном вашим не встречался, но знаю, что у него пока все нормально: работает по специальности, политикой не интересуется, весь в своих химических формулах, колбах и ретортах. Пока его не трогают. Бог даст, и не тронут: не за что. Я тоже особо в политические дрязги не лезу, с меня хватает и конкретной работы, но твердо стою на стороне оппозиции. И взглядов своих не скрываю.

— А что оппозиция? Каково ее влияние на массы?

— Влияния, собственно говоря, никакого. Сталин лишил оппозицию главного оружия — прессы и радио. Те жалкие листовки, которые иногда появляются на заводах, вызывают лишь отвращение у здравомыслящих рабочих. Во-первых, своей озлобленностью; во-вторых, бездоказательностью. Сами знаете, в листовках нет места ни логике, ни философии.

— И какова основная направленность этих листовок?

— Направленность достаточно однозначная: Сталин — узурпатор власти, Сталин ведет рабочий класс в пропасть, социализм в одной стране, без мировой революции, — блеф. И так далее. Все верно, но советского обывателя пугает.

— Да-да! Но когда-то лозунги социал-демократии тоже пугали мелкую буржуазию и несознательных рабочих. Вода камень точит.

— Я не спорю, Лев Давидович. Я говорю, что есть. Лично меня — как, впрочем, и многих других оппозиционеров нынешнего режима, — занимает вопрос: надо ли служить этому режиму или перейти на вооруженное и всякое иное противодействие ему?

Лев Давидович задумался лишь на мгновение.

— Ни в коем случае, Яша! Вернее сказать, власть Сталина и его приспешников — это не самое главное. Главное, что в СССР нет класса помещиков и капиталистов, нет частной собственности, нет эксплуатации человека человеком. Что касается режима Сталина, то это явление временное, переходное. Сталин не вечен. Отсюда вывод: служить революции, а если вредить, то исключительно режиму и его носителям. Чем быстрее сменится режим, чем раньше к власти в СССР придут истинные большевики-ленинцы, тем лучше как для рабочего класса СССР, так и для рабочих всего мира. Именно об этом я и собираюсь написать книгу. С одной стороны, она покажет, что из себя представляет режим Термидора, с другой — высветит задачи революционеров на нынешнем этапе мировой революции.

— Вот это для меня и есть самое главное, Лев Давидович: знать, что делать! — воскликнул Блюмкин и закинул ногу на ногу. — А то задумаешься иногда: кому служу? Сталину? И хочется послать всех к такой матери.

— Нет-нет, оставайся на своем посту, Яша. В этом случае ты приносишь больше пользы мировой революции, чем если бы перебрался за границу. Доказано опытом истории всех революций и всемирного еврейства: всякий режим лучше всего подрывать изнутри, либо свергая его насильственным путем, когда для этого созревают объективные условия, либо захватывая в нем командные высоты. А здесь, за границей, и без того, извини за резкость, хватает болтунов и бездельников.

В выпуклых глазах Блюмкина вспыхнул огонек, но Лев Давидович его не заметил: ему в голову пришла идея, которую он сейчас обкатывал и так и этак.

— Ты надолго сюда, Яша?

— Мне надо быть в Анкаре не позже, чем через два дня. Завтра вечером на материке меня будет ждать авто.

— Я хочу написать письмо к нашим товарищам в СССР. Разъяснить им положение, указать пути… Ты сможешь доставить это письмо в Москву?

— Смогу, Лев Давидович, но не знаю точно, когда именно. Не уверен, что раньше осени. Осенью у меня отчет в ИНО ГПУ. Но вы пишите. Я еще к вам наведаюсь. И ни один раз. А пока, с вашего разрешения, я с Львом Львовичем займусь разработкой системы охраны вашей виллы. У меня на этот счет большой опыт. Мне почему-то кажется, что Сталин вместе с Ягодой замышляют против вас диверсию, а у вас тут: входи, кто хочет, и делай, что хочешь.

— Да-да-да! Увы! — воскликнул Троцкий. — Я — всего-навсего эмигрант. Хотя Кемаль-паша и дал мне охрану, эта охрана не столько охраняет Троцкого, сколько надзирает за ним. Но я уверен, что мое пристанище на этом острове временное. Мне нужна Европа, мне нужно поприще, а не нора, из которой мне не дадут даже выглядывать на божий свет. Только мои книги дадут мне возможность вырваться на свободу. И ты, Яша, один из тех, кто поможет мне этого добиться.