Ирина Гуро - На суровом склоне

Пошел снег, и за окном уже ничего не было видно, кроме неторопливого и беспорядочного мелькания снежинок, временами расцвечиваемых искрами с паровоза. Дверь в коридор открылась. Звеня шпорами, вошел жандармский офицер в сопровождении обер-кондуктора.

— Проверка документов! — объявил офицер в ответ на вопросительный взгляд Лемке.

Начальник тюрьмы с достоинством предъявил свои бумаги.

Офицер откозырял:

— Ваше купе?

— Минуточку! — Лемке осторожно постучал согнутым указательным пальцем. Никто не ответил.

— Полина Герасимовна! — позвал он.

Молчание. Лемке отодвинул дверь. Да, таким сном могла спать только невинная душа! Она не слышала ни оклика, ни стука. Офицер, понимающе улыбаясь, выслушал заверение Лемке о том, что дама — дочь известного Тиунова…

— Ваша спутница? — доверительно спросил офицер.

Лемке с готовностью подтвердил и только потом сообразил, что офицер понял его так, что Тиунова не случайная дорожная знакомая Лемке, а едет вместе с ним. Это польстило Иосафу Германовичу.

Утро было чудесным. Полина Герасимовна встала свежей и бодрой, она рассказывала о местах, которые они проезжали, ведь она хорошо их знала, а Лемке не бывал восточнее Иркутска. Она очень смеялась, когда он рассказал ей про ночное происшествие и как он в качестве верного рыцаря охранял ее сон. Удивительно, завидно крепкий сон! Она очень, очень смеялась.

Полину Герасимовну никто не встретил на вокзале. Да она и не ожидала встречи. Она сказала, что ее сестра повздорила с мужем и оба супруга ждут ее приезда у себя дома. Она должна помирить их.

— А вы похожи на ангела с пальмовой ветвью мира! — любезно заметил Лемке.

Полина Герасимовна опять засмеялась.

Он хотел записать иркутский адрес спутницы, но она резонно объяснила, что отец у нее строгих правил, может превратно истолковать приятное дорожное знакомство, и она попросила попутчика писать ей до востребования на Иркутский почтамт, в Чите она погостит недолго.

Лемке не мог не одобрить такой осмотрительности. Нет, она не была искательницей приключений. Барышня из порядочной, в высшей степени порядочной семьи.

И Лемке, слегка волнуясь, сказал, что будет счастлив пригласить к себе Полину Герасимовну вместе с ее старшей сестрой, когда он устроится на новом месте.

Полина Герасимовна, не чинясь, ответила, что считает такую поездку возможной.

Она не разрешила ему проводить себя. Они простились на Читинском вокзале, убогий вид которого смутил Лемке.

У спутницы же его, напротив, как будто еще поднялось настроение. Последний раз он увидел ее смеющееся лицо, полуприкрытое муфтой, когда она обернулась к нему уже в санях, уносивших ее от вокзала.

Это было удачное знакомство. Новая служба его начиналась под знаком удачи, решил Лемке.

…Женщина ехала в санях, огибая сопку с редкими соснами. Снег знакомо скрипел под полозьями.

У аптеки Перемянкина женщина приказала извозчику остановиться и сама взяла из саней чемодан. Она позвонила, когда извозчик повернул прочь от дома.

Открыла горничная в белом переднике и наколке. Горничная была новая, с облегчением отметила приезжая. «Сам» оказался дома, гостье помогли раздеться и ввели в знакомую ей гостиную. Приезжая сидела, ожидая, в напряженной позе, курила, часто и глубоко затягиваясь.

Перемянкин быстро вошел, почти вбежал в комнату. Борода его была не подстрижена, пенсне как-то боком сидело на переносице, воротничок несвеж.

Увидев гостью, он побледнел, потом покраснел, раскинув широко руки, показал, что он рад, очень рад. Поцеловал руку приезжей и вдруг расчувствовался.

— Бог мой, вы неузнаваемы! Подумать только, что я знал вас такой вот, — Перемянкин показал низко от полу. — Как будет счастлив ваш отец!

— Он не должен знать о моем приезде, — быстро сказала женщина.

Эти слова отрезвили Перемянкина, и он стал торопливо говорить. Казалось, все, что сейчас плавно и гладко лилось с его языка, было подготовлено давно, именно на этот случай ее появления.

— Фанни, душенька, — говорил он, слегка задыхаясь, — я в тяжелом положении. Каждая минута вашего пребывания в моем доме несет вам угрозу. Именно вам. Поверьте, я не думаю о себе. Представьте, составлен список пособников революции, и в нем значусь я. Указано даже, какие суммы, когда жертвовал на революцию. За большие, очень большие деньги мы выкупили этот список, уничтожили. Но кто может поручиться? Не обессудьте, голубушка… Такое время…

Женщина уже не слушала. Она что-то обдумывала. Перебив хозяина, спросила:

— Вы можете послать за извозчиком? У меня тяжелый чемодан.

— Да, разумеется. Впрочем, лучше я сам. Теперь нет уверенности даже в прислуге. Я сию минуту.

Стоя у окна, она видела, как Перемянкин в длинной шубе и бобровой шапке рысцой бежал по улице.

Через четверть часа она сняла номер в гостинице Зензинова, предъявив паспорт на имя Полины Герасимовны Тиуновой.

…Все было кончено. Даже могилы мужа не существовало, сапогами солдат было затоптано место казни. Доктор Френкель отказался подать прошение о помиловании на высочайшее имя, так же как и его товарищи.

Софья Павловна, раздавленная, сшибленная с ног гибелью мужа, хотела сейчас только одного: как можно скорее покинуть эти страшные места. Она выехала из Хилка в Читу, но не собиралась здесь оставаться надолго. Ей надо было привести в порядок свои дела, прежде чем навсегда покинуть Забайкалье.

Много лет она жила только интересами мужа. С ним ей были милы эти края, медвежий угол, где отбывал ссылку доктор Френкель. Убогая читинская изба, где они провели вместе последние часы перед арестом мужа…

Сейчас все здесь, в Чите, вызывало у Софьи Павловны острую боль. Любая мелочь пробуждала в ее памяти картины прошлого, и всегда это были картины счастья. В ссылке, на каторге, в тюрьме, и все же — счастья! Потому что это была ее жизнь с мужем. Их тяжелая и радостная жизнь.

На дворе начиналась метель, ветер гонял облака сухой снежной пыли пополам с песком. Померкло солнце. Да, именно здесь, в мрачных местах, на краю земли, под неистовыми ветрами должна была разыграться эта трагедия! Чем-то жутким веяло от суровых сопок, замкнувших город в свой круг, от скованной морозами бесснежной земли. От безобразно изуродованных ветрами сосен на склоне сопки.

Все окружающее словно было создано, чтобы подавить волю и разум человека, все в природе помогало злым силам общества. Здесь тяжело дышать, даже небо гнетет тяжестью сизых туч. Скорее отсюда! Она даже не распаковала своих вещей, внесенных в номер.

Софья Павловна, углубленная в свои думы, не услыхала стука в дверь, но она была не заперта, и Фаня вошла.

Женщины обнялись. Фаня изменилась неузнаваемо.