Ирина Гуро - На суровом склоне

Терехин оправдал надежды. Такое краткое свидание, оно все же успокоило Нюту. В самом деле, разве не случались и раньше побеги с каторги? Лишь бы вызволить из тюрьмы, а там — переправа во Владивосток, на корабль — и за границу… В надеждах и сомнениях Нюта уснула.

В середине февраля зашумела пурга над Забайкальем. Необузданной, бешеной конницей понеслись по степям свирепые ветры, колким сухим снегом засыпали шахтерский поселок в стороне от железной дороги на берегу озера. Говорили: когда-то было озеро огромным — берега от берега не видно, плескалась в нем рыба, осока отрадно шумела, и птица шумно взлетала из камышей.

Но в горячие, засушливые лета иссякло озеро, суховей опалил его берега, ушла из гибельных мест, от степных пожаров птица, и рыба пропала в гнилостной, стоячей воде.

От былого осталось только название: Черноозерье. Это был самый бедный поселок в округе: шахта «выработалась», оскудела. Владелица, купчиха, напуганная событиями, глаз сюда не казала, бельгиец, управляющий, сбежал.

Когда весть о разгроме рабочей Читы донеслась до Черноозерья, шахтеры стали прятать оружие. Делали это основательно, не впопыхах: чистили пистолеты, револьверы, ружья, тяжеловесные «смит-вессоны» и кольты, солдатские винтовки и тесаки. Щедро смазывали, заворачивали в промасленные тряпки, спускали под половицу или в канал заброшенной печи.

Поселок затих в необычной, настороженной тишине. В минуты, когда смолкала пурга, издалека доносились гудки локомотива, и они были страшнее ночной непогоды: поезд барона-карателя медленно двигался от станции к станции, чиня расправу окрест, вылавливая бежавших из Читы, всех так или иначе «причастных».

Стараясь отдалиться от железной дороги, Курнатовский скитался, находя случайный и непрочный приют то в рабочей слободке, то в охотничьем «балагане» в тайге. Он уже потерял счет дням и ночам, восходам и закатам и не помнил ни случайных попутчиков, ни людей, давших ему кров.

Он знал, что революционная Чита разгромлена и товарищи его схвачены, но все же надеялся. На что? На то, что кому-то удалось скрыться, на то, что схваченным устроят побег. Не мог он впустить к себе страшную мысль о том, что уцелел он один.

Однажды под вечер зимнего дня постучался он в дверь дома у околицы шахтерского поселка. Вышел на крыльцо крупный чернобородый мужчина в одной рубахе, прикрикнул на пса — надрывался у заплота, — всмотрелся в прохожего и не стал дожидаться, просьбы о ночлеге.

— Проходи! — торопливо бросил он и, пропустив пришельца в избу, кинулся снимать заплечный мешок с гостя. — Виктор Константинович, неужто не признали?

— Узнал, Геннадий Иванович, — тихо ответил Курнатовский и тяжело опустился на лавку. В ноги вступила внезапная слабость, руки не слушались, не смог малахай с головы стащить — обмер: в первый раз в своих скитаниях встретил знакомого человека. Нет, не просто знакомого…

Геннадий Иванович, захватив в кулак бороду, сидел рядом, тихо раскачиваясь, как от боли. Верно, видел перед собой, ясно так, отчетливо, читинскую улицу, веселую под солнцем — хороший денек тогда выдался, — и себя с винтовкой за плечами, с револьвером на поясе, — Геннадий Иванович Салаев, рядовой читинской местной команды, а ныне — дружинник. А кто там, впереди, ведет их за излучину неширокой улицы? Григорович, как тебя настигли? Где вы, товарищи наши? Кто живой — откликнитесь… Хоть знак подайте!

Двое мужчин сидели рядом, видели одно и то же, думали одни и те же думы, молчали.

Потом Салаев принялся за домашние хлопоты, вынес в сени остывший самовар, подкинул углей, объяснил:

— Однако один в доме, хозяйка у дочери в Карымской, сыновья — на флоте в Приморье цареву службу служат. Об себе, Виктор Константинович, будь покоен, у меня как у Христа за пазухой. Куда я с шахты уходил, где был, что делал, здесь — никто! Ни одним ухом! Однако, попал ты, Виктор Константинович, в самое наинужное место. Отдыхай с богом. Кто поинтересуется, что ты за человек есть, объясню: свойственник приехал. Издалека. Погостить. Место наше глухое. Барону здесь не светит.

Слова у Салаева получались добротные, надежные, они накладывались на нечеловеческую усталость Курнатовского облегчающе, успокоительно.

Они долго сидели за самоваром, по-забайкальски забеливая чай молоком, прикусывая шанежки, запасенные хозяйкой. Потом Салаев гостю постелил на лавке, а сам полез на печь.

В эту ночь, впервые с того дня, как узнал о поражении в Чите, Виктор Константинович уснул спокойно и глубоко. Среди ночи он проснулся: в печи гудел ветер, за окном, белая, подымалась пурга. Припадала на мохнатые лапы, стелилась по дороге, помахивая белым хвостом, и вдруг вставала в рост, вытягивалась до самого неба, кружила, кружила и снова припадала на клочкастую серую землю — разыгрывалась. «Это хорошо. Это хорошо — теперь пойдет пуржить долго», — сказал себе Курнатовский и снова нырнул в пахучее овчинное тепло.

Казня и запарывая розгами, увозя в «вагонах смертников» множество людей, каратели все более нервно и торопливо принимали меры собственной безопасности.

Впереди генеральского поезда пускали контрольную дрезину. Непосредственно перед составом шел паровоз с двумя вагонами, в которых размещались солдаты Литовского и Кексгольмского полков, приданных экспедиции Меллер-Закомельского. Там же находились саперы на случай «порчи путей злоумышленниками». Через несколько минут после отправки этого «заслона» без жезла выпускали со станции поезд Меллер-Закомельского.

Генерал всеми средствами создавал видимость чрезвычайной опасности своей миссии. Один за другим издавались приказы и обращения к населению, угрожающие смертной казнью за всякое посягательство на лиц, «коим доверено августейшей волей водворение порядка на Забайкальской железной дороге и в окрестных местах». Ежедневно задерживались какие-то люди, подозреваемые то в попытке устроить крушение поезда, то в покушении на особу самого генерала. И хотя ни каких-либо инструментов, ни взрывчатки, ни оружия у задержанных не оказывалось, их бросали в арестантский вагон в хвосте поезда, и начиналось следствие, заводились дела «о посягательстве», на имя министра внутренних дел и государя летели депеши о новых арестах, о новых гнездах крамолы, об активной, успешной, блистательной деятельности преданного престолу до последней капли крови генерала Меллер-Закомельского, во имя бога и царя обезглавившего революцию за Байкалом.

Жандармский ротмистр Куц работал в полную силу. Приходилось только удивляться, сколько энергии и распорядительности таилось в щуплом человечке со светлыми баками.

«Выявлять» — это было теперь самое ходкое слово в поезде барона. Зачинщиков выявили, они понесли кару. Но существовала еще широкая периферия революционной организации, множество «лиц причастных», оставление которых на свободе грозило рецидивами смуты.