Ирина Гуро - На суровом склоне

Были воскресные массовки за городом, на которых Виктор Константинович говорил особенно охотно, особенно сердечно, с радостью улавливая на лицах рабочих отблеск напряженной мысли, одобрения, готовности к подвигу. Были сходки в рабочем районе Ортачалы, в сплетении узких улочек пригорода, и собрания молодежи на горе Святого Давида.

Жандармское наблюдение установило, что в Тифлисе пребывает весьма деятельный интеллигент-демократ, «посещавший как тайный кружок наборщиков, так и такой же кружок железнодорожных рабочих».

Участь Курнатовского была решена: 21 марта 1901 года его арестовали.

Закончилась недолгая, но бурная и полная значительных событий жизнь его на свободе.

Поздним вечером партию «особо опасных» и строптивых арестантов вывели из тифлисской тюрьмы. До самой станции по обе стороны пути выстроились конные и пешие казаки и полицейские. Арестованных с великими предосторожностями доставили на станцию Навтлуг, в семи километрах от города, и водворили в арестантский вагон.

И застучали колеса, задрожали на стрелках вагоны, потянулись за окнами горы и пашни, леса и перелески, убогие деревни, деревянные города. Россия из окна арестантского вагона — тоже Россия! И щемящая нежность к родным краям, и любовь, и надежды скрашивали тяжкий путь в глубину Сибири.

Однажды на заре белой плесенью инея оделись стены тюремной камеры пересыльной тюрьмы, подул ледяной ветер, часовой на вышке спрятал нос в воротник овчинной шубы, и хрипло звучал его голос: «Слу-у-шай!»

А заключенные и здесь еще не знали своего будущего: от них скрывали место ссылки, назначенное им.

Тогда по инициативе Курнатовского они предприняли смелую попытку добиться своих прав. Попытку, впоследствии послужившую уроком для якутских ссыльных. Запасшись провизией из тюремной кладовой, политические построили в камерах своеобразные баррикады из коек, поленьев и матрацев и отказались пускать кого-либо из тюремного персонала, пока им не будет объявлена их судьба: пункт отбывания ссылки.

Одиннадцать дней продолжалась отсидка в «крепости». Начальство пошло на «замирение» и объявило о месте, где назначено им отбывать наказание.

Перспектива не обрадовала: это была «ледяная тюрьма» — Якутская область.

Есть города, характер которых постигается медленно. Первому взгляду они предстают безликим скопищем домов и лабиринтом улиц.

Удивительные противоречия Читы открываются сразу.

Человек, впервые переваливший за Урал, уже чувствует себя в ином, удивительном мире. Но подлинное потрясение для него — встреча с Байкалом. Все поражает здесь: объемы, краски, звуки, безграничность озера, чаще называемого морем. По-разному звучит название его у разных народов. В китайском «Пэ-Хой» слышится шум прибоя, гулом отдающийся в горах.

Якутское «Бой-Кёль» звучит как удар волны о скалу.

«Далай-Нор» у эвенков лучше передает ласковый ропот прозрачной воды, до самой глубины пронизанной лучом полуденного солнца.

Но ощущение трепета и восторга, охватывающее человека перед лицом Байкала, пожалуй, точнее всего передает русский эпитет «священный», издавна бытующий в народе и сохраненный песней.

Здесь дуют ветры, каждый с такими яркими особенностями, что им даны имена, как людям. Шумный гость прибрежных лесов — северо-восточный ветер Верховик. Леденящий Баргузин, он налетает внезапно и ломает кольчугу спокойного Байкала, отливающую на солнце медью. Жестокий горный ветер Сарма может унести человека, попадись он в степи.

Суровыми стражами стоят на берегах флагообразные лиственницы, развевающие по ветру узкие полотнища зеленых знамен. Седые полярные мхи и ползучие упрямые лишайники укрыли серым пологом скалы, хаотически, в подавляющей мрачности громоздящиеся все вверх, все вверх — до самого неба в зыби перистых облаков.

Художник, стоя у подножия их, воскликнул бы: «Так я написал бы ад!» И добавил бы: «И рай!»

Повсюду реки разливаются весной, а осенью начинают замерзать с поверхности. Но Ангара разливается осенью и замерзает снизу, со дна. Долго, часто до декабря, не дает сковать себя.

Повсюду реки впадают в море. Но Ангара вытекает из Байкала, такая же гордая и неукротимая, как он. И чем дальше за Байкал, тем контрастнее, ярче краски неба, крупнее цветы, тем чаще вздымаются невысокие горы с пологими склонами, тем просторнее лесные поляны, называемые здесь старинным звучным словом, отлично передающим ощущение покоя и плавности, — «елань». Долины чередуются со скалистыми горами, и все резче и внезапнее меняется ландшафт.

Чита — город, лежащий в котловине. Следовательно, защищен от ветра? Ничуть. Ветры кувырком скатываются с гор и в любое время года беснуются, подымая песчаные вихри на улицах.

Чита — город трех рек. Влажность и прохлада присущи ему? Нисколько. Сухость воздуха и почвы — одно из удивительных свойств Читы. Прохожий следа тут не оставит: он тотчас же заносится песком или сухим колючим снегом, беспрерывно перемещающимся под ветром. Если смотреть на город с высоты, с вершины одной из окружающих его гор, Чита похожа на большой подсолнечник. Желтоватые склоны гор образуют лепестки, заключающие в себе сердцевину, в которой плотно натыканы черные семечки деревянных срубов.

Представление о подсолнечнике возникает не случайно. Город весь открыт солнцу. Солнечные лучи пронизывают его от края до края. Значит, здесь жарко? И да, и нет. Стоит отступить в тень дерева — и уже холодно. Днем палит солнце, к ночи — иней пал.

Солнце стоит над Читой во все времена года. От этого здесь все очень ярко освещено, все как на фотографии без ретуши, беспощадно обнаженное, лишенное обманчивой тени. Вечера беспокойные — легкие тени, ползущие по травам, ускользающий лунный свет…

Причудливость освещения — самое характерное в облике Читы. Мгновенные изменения красок, фата-моргана восходов и закатов, необычайная чернота ночного неба и близость звезд.

И времена года текут по-особому: пулей проносится на крыльях суховея короткое забайкальское лето, овеянное горьким дымом дальних пожаров. И вот уже осень глядит карим глазом кедрового орешка, пасется в траве разномастная грибная отара, незабудочьими россыпями щедро разбросалась голубика. И вступает в права долгая-долгая зимушка-зима. Окована морозом, ледяными ветрами продута насквозь, стоит насмерть Чита, только всхлипывает-скрипит кто-то в верхнем венце избы, под потолком, под застрехой шевелится кто-то, ухает. А то — завоет. А может, это волки; их время — свадьбу справляют.

Весна трудно пробивается через мартовские метели. Куда ей? Она — нежная, сладкая от птичьего гомона, от зацветающей ивы и молодых листочков желтой забайкальской акации. И тоже — странная: в распадках, чуть только тронутый желтизной, лежит снег, а на южных склонах сопок уже буйно разрослись странные, без запаха, покрупнее и ярче европейских, цветы: саранки, лютики, полевые гвоздики.