Йожеф Лендел - Избранное

Я же по-прежнему стою как вкопанный. Вперив глаза в куст, перемахнув через который, зверь исчез…

Пройдут долгие минуты, прежде чем развеются чары колдовства. И только я берусь за топор, чтоб продолжить работу, как вновь слышится хруст ломаемых веток, трещит сухой валежник.

На сей раз из кустов с шумом и лаем выкатывается на коротких лапах, похожая на лису, рыжебокая неуклюжая дворняга. Из пасти, как в знойный день, чуть не до земли свешивается длинный, красный язык лопатой. Тяжело дыша и припав носом к следу, она несется вдогонку за серной. Ярость, голод, страсть гонят вперед коротколапого охотника. Меня он и не замечает. Даже когда я, не удержавшись, разражаюсь громким хохотом.

В одиночестве человек, если он в здравом уме, смеется, к несчастью, редко. Но сейчас я вроде бы и не одинок. И смеюсь вместо того прекрасного, смуглого, уносящегося вдаль животного. Эх ты, коротконогая шавка, да такому охотнику, как ты, на роду написано разве что поросят с огорода выпроваживать, а не за сернами гоняться! Непутевая, злющая, с вывалившимся языком дворняжка! Никогда, никогда тебе меня не догнать!

В самом деле никогда? По тому, как держит след эта собака, видно, что охота за серной ей не внове, и, быть может, не одну она уже задрала и еще задерет, будет случай.

Вот только не в такую пору, не летом, и к тому же не в кустарнике, облюбованном сернами для своего полуденного отдыха, и не у ручья, куда приходят серны на водопой.

И не зимой, когда снег заменяет питьевую воду и когда серны совершают длинные переходы ради травы, которую можно вырыть из-под глубоких сугробов. Зимой для этих быстроногих животных опасны только волки — те всей ордой идут друг за дружкой, строго след в след и затем, внезапно рассыпавшись в стороны, берут жертву в кольцо — вот они и вправду опасны, но дворняжке, подобной этой, серны нипочем не догнать.

И лишь под конец зимы, в марте — когда днем снег становится рыхлым и оседает, а к рассвету от ночного холода образуется прочный наст, и серна не в силах добыть себе корм, даром что в кружках, обведенных оттепелью вкруг комлей, уже проглянула земля; когда из начавшей линять зимней шубы серны — серебристо-пепельный цвет ее подобен тени, отбрасываемой на снег деревьями, — клочьями повисает шерсть, цепляясь за ветки и колючки; когда почки еще не набухли, но дерево уже чувствует в себе рвущиеся вверх соки; когда все, что уцелело за зиму, страстно жаждет жить, — вот тогда, в пору мартовского солнца и студеных рассветов, наступает для серны время величайшей и смертельной опасности.

По соломинкам, которые натрясло из саней и понасыпало на ветки кустов, точно по следу, манит голод зверя поближе к сельскому жилью. Издалека чует он зловоние, издаваемое плотоядными животными, — людьми и собаками, омерзительное, как из волчьей пасти. Но поверх запахов человека и собаки ветром тянет сладостный запах сена. Над тонкой струйкой ручья проседает снег. Своими копытцами серна осторожно пробивает, разворашивает наст и, уже не колеблясь, вышагивает дальше. Запах сена влечет, притягивает ее к себе.

А на селе тоже голодно. Потому-то волей-неволей, а в такое время, под пасху, говеют сообща и человек и собака. Что же достается на долю собаке? А ничего! Помоями кормятся свиньи, молоко лакают телята с поросятами, да еще перепадает кошке, этой вероломной и ничтожной твари, которая вечно шарит по кувшинам да горшкам. Так что уж где-нибудь на стороне, поодаль от деревни, подстерегают, выслеживают свою добычу изголодавшиеся, отощавшие собаки.

Обессиленный зверь улавливает, как крепчает собачий дух. Чует… слышит… и вот уже и видит собак.

Резко отпрянув в сторону, он пускается в бегство, мчит вперед. И тут-то впервые ранит себе ноги о ломкий, колкий, почти невидимый ледок. С этого самого места след его обозначают еще и крохотные капли крови.

Всегда такой осмотрительный зверь внезапно по самое брюхо увязает в сугробе. Он отчаянно барахтается, силясь вырваться из плена, — выпрыгивает наконец, бежит, тут же падает на колени, вскакивает, делает рывок, опять раня ноги — и вновь снег проваливается под ним. Леденящий холод талых вод охватывает дрожащие ноги по самые лодыжки. Паром выходит пот из разгоряченного тела, и также в пар обращается липнущий к спине влажный снег. Обезумев, несется он почти прямо на своего врага… Может, надеется на спасение — ведь еще недавно сумел же прорваться сквозь кольцо окруживших его волков… А может, уже ни на что не надеется, ничего не видит, даже запаха не чувствует. Что-то огромное, живое, рвущееся из груди сдавливает глотку и бьет, колотит, точно молотом. И он снова падает. Ноги вздрагивают, сведенные судорогой.

Пронзительная боль приводит его в чувство… Пленительными огромными глазами смотрит он на своего тяжело дышащего, с окровавленными зубами, убийцу, — это та самая беспородная, запыхавшаяся собачонка. Испарения от потных тел, смешавшись с паром от горячей крови, медленно поднимаются вверх и растворяются в снежном запахе ослепительного мартовского неба.

Без березы в этих краях не обойтись ни зимою, ни летом. Березу, срубленную летом, надобно тотчас освободить от сыроватой еще бересты, дать древесине хорошенько просохнуть, крепко затвердеть, и тогда из нее выйдут превосходные оглобли, колеса, спицы, полозья — сани-то делаются исключительно из дерева, без единого железного гвоздя. Опять же из березы и ободья для сосновых кадушек. Береста идет на выгонку дегтя, и, чтобы печь растопить, ничего лучше не придумаешь — раз во сто ценнее бумаги. Да и мало ее, бумаги-то, кусочек же берестинки человек с дерева всегда содрать может, и горит она и в дождь, и в снег, и никакому ветру ее не загасить… Из бересты, если осторожно так отслоить ее от ствола, добрый материал получается для поделки небьющейся посудной утвари — надежного спутника для тех, кто по лесу бродит да в поле трудится. Из березины лыжи выделываются. Лесоруб, идучи по лесу, всегда на верхушки берез поглядывает. Если крона где разошлась на три, а то и четыре ветви, из разветвления этого можно изготовить вилы, чтоб сено копнить и стоговать — инструмент ох как нужный в хозяйстве. Веками, даже тысячелетиями много чего делается из березы — от метлы до ружейного приклада. Только вот солдат теперь не наказывают шпицрутенами, стало быть, не нужны и годные для этого березовые прутья.

И как дрова до чего же хороша береза! Жару от нее много, горит чисто, без копоти и подолгу. Но еще при валке лучше сразу ободрать бересту со ствола либо распилить его на чурки, иначе не просохнет, сгниет. И полугода не надо чтоб сердцевина погнила. А уж за пару-то лет под свежей на вид, нетронутой берестой одна кашеобразная, сплошь гнилая дряблая труха останется. Но заметишь это, лишь топором по стволу стукнув. Даже свежесрубленная береза лучше горит, чем такое вот бревно. Береста же, если и в землю ее зарыть, не портится, десятки лет целым-целехонька.