Йожеф Лендел - Избранное

Йожеф Лендел умел сильно любить и так же сильно ненавидеть. И все это — в его книгах, завещанных не только соотечественникам, но и нам с вами, всем людям. Он прожил долгую и стремительную, как вихрь, жизнь. Он познал счастье мечтать, бороться за мечту и увидеть ее осуществленной.

Одного он не успел сделать — рассказать в своей художественной прозе о сегодняшнем дне Венгрии так полно, как хотелось бы. Ему не хватило времени, он был в цейтноте. Перед последней станцией на дороге жизни. Но он о многом сказал в публицистике, которая у него такая же страстная и яркая, как все, что он делал. У него было врожденное чувство великой ответственности перед товарищами, перед партией, перед народом. Однажды он напишет:

«У меня, старика, уже седые волосы… Как много времени в нашем прошлом и как мало его остается в будущем — и уже хотя бы потому должны мы испытывать чувство долга перед этим будущим».

Это строки из его публичного отречения от ренегата: их свела революция девятнадцатого и развел год пятьдесят шестой. Они написаны и высказаны принародно, в грозный для родины час, когда контрреволюционная лавина едва не утопила венгерский народ в крови, — это было бы уже в третий раз за неполных сорок лет его истории.

Йожеф Лендел привык называть вещи своими именами. Добро — добром. Зло — злом. Сегодня, в час нависшей над всем человечеством смертельной опасности, уверенностью дышит слово писателя:

«С незапамятных времен до наших дней и, наверно, еще долго-долго символом и девизом мира будет голубь с оливковой ветвью в клюве… Вверху, в безоблачной полуденной выси, прямо над цыплятами, распластав крылья, кружил ястреб — устрашающе медленно, с рассчитанной точностью. Вот-вот он сложит крылья и тяжелым камнем обрушится на облюбованную добычу. Но между ним и добычей — голуби, их огромное скопище сбивает прицел его зорких глаз. Ястреб еще какое-то время кружил над цыплятами, потом притворно ленивыми взмахами поплыл вдаль, превратился в крохотную точку и исчез.

Вот и все. И такими иногда бывают голуби. Я оставляю при себе возвышенные сравнения, дабы не взлетели они выше голубей облаками высокопарных слов».

Владимир Ельцов-Васильев

В вагоне-ресторане закончился «table d’hôte» [6] Общий обед (фр.) . . Гудел вентилятор.

Официанты бесшумно наводили порядок, стелили чистые скатерти на столики красного дерева.

Худенький пикколо [7] Маленький (от ит. piccolo); здесь: мальчик-официант. усердно начищал фланелевой тряпкой обрамленные медью окна. Тер он их так старательно, что на лбу у него выступили капельки пота, а на землистой коже лица заиграл лихорадочный румянец.

Вагон-ресторан с негромким перестуком мчался по скучной, однообразной европейской местности, где не было ни больших рек, ни далей, ни длинных тоннелей, словом, ничего такого, ради чего стоило бы томиться у окна; здесь каждый клочок земли на протяжении многих сотен лет возделывался рукой человека.

В ресторане был занят только один столик. Несколько мужчин пили кофе, коньяк и, как принято в подобных случаях, пока разговор еще не зашел о женщинах, развлекали друг друга анекдотами о представителях различных наций и народов. Получили по заслугам и скупой шотландец, и хвастливый поляк, и кичливый американец, и повеса-француз, и хитрый еврей, и педантичный немец.

Вполне естественно, что вскоре разговор превратился в спор: ведь окружающий мир еще хранил множество зримых и незримых следов развязанной немцами войны.

Грузный, краснолицый, с двойным подбородком, тщательно выбритый мужчина в свободно болтающемся сером костюме, которого, если бы он не назвался адвокатом, можно было бы принять за торговца модным ширпотребом, стал обзывать неофашистом молодого человека, маленькими глоточками потягивавшего из бокала мадеру.

На молодом человеке был новенький, с иголочки костюм. Прямая спина, манера отрывисто бросать слова, маленькие усики и бакенбарды наводили на мысль, что он из бывших офицеров, хотя сам он утверждал, будто служит коммивояжером в фирме по продаже пылесосов.

Молодой, но уже раздобревший американец, по роду занятий, очевидно, сынок богатых родителей, добродушно и громко хохотал, много пил и с заметным удовольствием натравливал друг на друга адвоката, похожего на торговца модным ширпотребом, и коммивояжера, смахивавшего на офицера. Дружеское интернациональное застолье вагона-ресторана рушилось, послышались реплики ничуть не менее резкие, чем те, которыми еще несколько лет назад обменивались на всемирных конференциях представители различных стран, брызжа друг другу в лицо ядовитой слюной…

— Позвольте мне рассказать одну историю, — вдруг проговорил пассажир, до этого не принимавший участия ни в обмене анекдотами, ни в споре и ни словом не обмолвившийся о своей профессии.

Обладатель двойного подбородка бросил на него оценивающий взгляд. Седина уже сильно посеребрила волосы мужчины, и потому адвокат сделал вывод, что человек этот должен придерживаться солидных взглядов. Баритоном, переходящим в бас, он произнес: «Мы были бы очень рады», — и отрекомендовался.

Офицер-коммивояжер отметил, что костюм хотя и не очень новый, но явно от хорошего портного — прекрасно сидит на этом широкоплечем сухопаром человеке, речь и жесты у него спокойные, и потому счел незнакомца обедневшим аристократом, а странное его произношение позволило коммивояжеру предположить, что он — младший отпрыск какого-нибудь английского лорда, и тотчас проникнуться к нему безотчетной симпатией. «Ну что ж, если эта история кажется вам заслуживающей внимания…» — сказал он и постучал по крышке своего роскошного портсигара толстой египетской сигаркой.

Молодой американец решил, что ему снова предстоит услышать нечто забавное, и поудобнее откинулся на стуле.

Автор этих строк слушал.

Насмешливые серо-голубые глаза незнакомца внимательно оглядели присутствующих.

— Рекомендую вам, господа, — начал он, — прежде чем спорить о своеобразии разных народностей, прочитать или перечитать заново рассказ Эдгара По «Убийство на улице Морг»… Жаль, что вы, американцы, — тут он повернулся к сынку богатых родителей, — позволили умереть с голода своему величайшему писателю. Правда, это было давным-давно… но ведь нечто подобное может повториться… Историю, которую вы сейчас от меня услышите, обычно знакомым не рассказывают… Дело в том, что моя роль в ней не слишком благовидна. Но мы-то ведь встретились всего на несколько часов, сойдем с поезда на разных остановках и тотчас позабудем друг друга, — в глазах мужчины мелькнула насмешка, — так что к своему рассказу я отношусь как к уплате долга; эпизод этот связан с одним немцем. История тем более интересна, что в наши дни — уже или еще — не очень-то модно хвалить немцев.